Арутюнов Сергей. Окалина

Арутюнов Сергей : другие произведения.

Окалина

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]

Ссылки:

Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками

Комментарии: 3, последний от 30/03/2011. © Copyright Арутюнов Сергей (aruta2003@mail.ru) Размещен: 17/12/2007, изменен: 17/02/2009. 69k. Статистика. Сборник стихов: Поэзия Скачать FB2		Ваша оценка:
Аннотация: Стихи, первая книга, М.: Русский двор, 2002

***

кто грешен святостью одной

и ею больше всех греша,

выводит абсолютный ноль

там, где я мертвых воскрешал,

очнется от мечты своей,

соблазн гармоний отрешив,

и скажет солнцу: Озверей!

дрожи в глазах моих, дрожи,

Звезда, взрастившая сорняк,

Полынь, горчащая во рту,

в полях гниющая стерня

под штемпелем чужих фортун.

глушители не заглушат

ни медных труб, ни отчих крыл.

за всхлипы тощих салажат

ответят мастера игры.

им под мосты своих "тойот"

возлечь сам Дьявол назидал,

а мне все жалость не дает

ожесточиться навсегда.

***

желто-белая улица Янгеля. Вышка над лесом.

зазеваешься - тут же Россией нежданно пахнет,

Из-за МКАДа дощатым, бревенчатым, тускло-облезлым

встанет хвойного неба густой несмолкающий гнет.

полевых неустройств, проржавевших, скрипуче-сарайных

и пришибленных пажитей ветхие кривы гряды

ты наследуешь место, где бренны любые старанья,

при просторе великом натыркано кучно, впритык,

так, что нечем дышать. задохнешься, сморгнешь - и по новой,

за штакетник схватившись, дойдешь до колонки сухой,

под шептание щебня одернешься, поименован

то ли ратаем, то ли рыданьем с копьем и сохой.

26 августа

в такие дни никто сюда не вхож.

и молот мертв, и стан пустует ткацкий.

подсвеченный Луною звездный ковш

потворствует молитве святотатца,

и кажется - окрестные холмы

разбрызганы по небу горстью бляшек,

и землю словно воссоздал калмык,

тунгус ему помог, и оба пляшут,

похожие на вечных партизан,

сельджука, месхетинца, массагета.

в лесах уже заметна желтизна

и желтизна в лесах уже заметна.

Большая Полянка.

в огнях правительственной трассы

старомосковский сыплет снег,

и в наступившей белизне

ничто не кажется напрасным -

ни чувственность, ни полилог

демисезонных мокасинов.

их на витринах магазинных

в бесчисленности полегло,

иллюстративностью порока

промокших улиц не смутив,

мурлыча нечто на мотив

оранжеватости барокко,

что упирается в бутик

с хайтеком по-сербохорватски.

и больше некуда идти.

и рядом не припарковаться.

***

мажорным натиском цимбал

на эскалаторах сабвея

неумолимое забвенье

проставит свой инициал.

не так ли дни подобны звеньям,

и каждый вечным сном разъят,

в котором солнце смотрит зверем

и ночи гибелью грозят?

лишь под землей, в снегу кофейном,

смычком запястье изнурив,

ты словно заново овеян

огнем, пришедшим изнутри.

и больше не за что бороться,

когда влетает в грудь копьем

безукоризненных пропорций

зимы бесстрастный окоем.

***

исчезает все то, что когда-то воздвиг,

что вело по стезям, чем себя допекал.

безотзывность природы заводит в тупик,

но ведь нет никакого ни в чем тупика.

справедливость претит. на "хороший-плохой"

не делить - разделять и растаскивать врозь.

мне для этого даже не нужен покой -

только белый парик и удобная трость.

может, веер в собрании. искры балов

двух бриттеров по следу привычно направят...

буду рад, как бы радовался рыболов

стрекотанью сверчков посреди разнотравья.

***

в глуши, над прядями речными,

где реет сонная плотва,

вне следствий, по одной причине

я убежден - судьба права

в том, что разграблен пьедестал

и не оборван в ночь трилистник,

и в том, что я не застрелился,

а только должен пятистам

сообщникам, чей прах развеет

над Стиксом пряный гондольер -

тем, кто в себе убили зверя,

и тем, кого он одолел.

***

в краю чужом, средь басурман,

от русской дуры без ума,

ты плыл, ты открывал каюту,

в летучих рыб вперял зрачки

и слышал топот саранчи,

но всюду было слишком людно -

на третий день она спала -

и бой тебе коктейль взболтал,

и впору было протащиться

от океанских терракот,

но сверху прозвенел аккорд -

"Так опуститься! С продавщицей!"

Что за сопливый сантимент!

иль не нашлось иных тенет?

Подушкой от стыда накройся-

А в памяти все скрип саней,

И запах Родины сильней,

чем гнева праведные гроздья.

***

тебя, возможно, позабавит

в московской хмари, в ноябре,

что я гощу теперь в Зимбабве

и от весны уже опрел,

а впереди еще и лето,

все зацветет и пустит сок.

в день пишешь по 12 строк,

иначе - до свиданья, лектор,

наймем шотландца, он давно

напрашивался к нам лечиться.

плевать. что будет - то случится.

хотя бы что-нибудь одно...

а то запустишь вентилятор,

посмотришь на пустой проспект,

как будто срок тебе приспел,

и все, что раньше выделяло

из круга, загоняет в ромб

дождей, помешанных на арфе

двояковыпуклых европ

и обоюдоострых африк.

***

увертываясь, он финтил,

но никого не обманул.

на ставках было три к пяти.

реально - восемь к одному.

два раунда то наседал,

то задницей канаты тер.

я говорю - иди сюда,

расскажешь про житье-бытье,

как девка бросила тебя,

а ты приехал к ней в колледж

и там поджег ее тюфяк.

что, так и есть? садись и ешь

свой залежалый антрекот,

надеясь вызвать аппетит

у публики, чей апперкот

в конечном счете победит.

***

иное почитают новым

не от какой-то новизны,

а оттого, что лист линован

и опрометчивы весы.

и как тут без возни мышиной!

нет, в ней себя не обвиню.

полжизни на возню с машиной -

полжизни - просто на фигню,

и обе посылая к черту,

в запале молишь об одном:

Душа, скажись хотя бы в чем-то...

приму аскезу и апломб,

все то, что только быть могло бы,

не будь мне свет накрыт листом,

что так избыточно мелован

на зыби пятничных истом.

***

я стал бояться дней, ночей, часов,

когда наедине с самим собою

провижу тверди адское число,

к пространственному двигаясь запою,

и там, всей плотью вплавленный в раствор

вещей, предметов, знаков и тотемов,

вдруг ощущаю странное сродство

себя и остальных вселенских темпов.

то совпадая, то идя вразрез,

я даже в смерти часть того уклада,

что по штрихам и до меня угадан

как средоточье главных сил и средств.

но отдален от марева идей

двусложною размеренной стопой,

я насчитал один счастливый день,

по счастию, не связанный с тобой.

***

вечерним лайнером из Глазго

над редкими огнями ферм,

в наушниках, чей голос ласков,

и неминуема огласка

от близости небесных сфер.

из нежити бессонных замков

с бездонным климатом пещер,

где каждый закоулок загнут

и ждут кошмары только знака,

без багажа, в худом плаще -

свидание? о-о... ну хватит.

ты веришь мне? я не хотел.

в замурзанной беленой хате

гипотенузе равен катет

и воздух равен духоте.

просили не вставать из кресел.

я встану и скажу: "я крейзи!

откройте выход, он разверст

таким, как я, всем тем, кто грезил

о возвращении со звезд."

***

неодолима в исконном, животном,

в такт половодью расстрельных бригад -

Лета моя! маслянистые воды

тихо струишь ты в бетонных брегах:

мусор пожухлых и вычурных истин,

ветка династии тонет, близка

бронзе дешевой. увядшие листья -

черной весны испитая лузга.

Лета моя! на мосту, над тобою

вижу в потоке подсолнечный жмых:

царства земные, знакомы до боли,

мерно уходят из мира живых.

пафос борьбы улетучился, сгинул.

тщета предательств, гонений и смут

снова согнула и сморщила спины,

криво и ноги, и руки растут.

корчится в банке дебильный гомункул,

страхов творца плотоядная взвесь.

знает одно он - бескрайнюю муку.

любит одно он - безбрежную месть.

стоило ль тешиться так радикально?

надо ли эксперимент повторять?

время уносится, перетекая

в не без кокетства завитую прядь.

***

белый мир

высших сфер

был мне мил

пел в листве

белый свет

смертный лик

блик в листве

просто блик

я рефлекс

тень листа

лист был блеск

блеск блистал

белый сон

полон плит

конусов

пирамид

плачь навзрыд,

остолоп

есть миры,

где светло

***

сталь седины. как вовремя, как раз

в тот самый месяц - под конец, к исходу

мне нужен этот цвет - стальной окрас,

перетерпеть апрельскую невзгоду.

и сразу в май. зачем - не знаю сам.

возможно, смысл означится несразу.

я так хочу и я так записал -

остаток ночи провести бесстрастным.

все дело в том, что мне предельно чужд

грядущий век, сработанный на совесть,

диктующий смириться, приспособясь

с раскрытым ртом ловить любую чушь.

нет, жить я не люблю. процесс постыл.

рассвет зовет вставать условным свистом.

причесываюсь - глядь, какое свинство.

сталь седины намерениьем простым

прозрачно осеняет желчь песка.

за чаяньем возвышенно-овечьим

я столько поездов напропускал,

что свой курьерский даже не замечу.

ты зря не веришь слову "никогда".

оно к тебе относится как якорь

к цепи и тянет вглубь, и как ни вякай,

слабеет связь и призрачен контакт.

И в этой мгле, навек оледенелой,

я был как все - не смел и не труслив,

но видел, видел: на земле стемнело.

да, и еще - деревья подросли.

***

оставив дом торчать несбитой кеглей,

движенья полн как суетная ртуть,

я прихожу под своды мрачных елей,

синхронность с миром тщась себе вернуть.

по хвойному ковру почти бесшумно

передвигаясь от ствола к стволу,

ввергаюсь в шторм, качаясь словно шхуна

из царства солнц обратно в царство лун.

смола на плечи каплет стеарином.

Всевышний! защити и не покинь.

Я в этот лес входил христианином,

а выхожу язычником. Аминь.

***

еще не ночь, но близок ужин

мне в нем известен каждый атом,

и больше ничего не нужно,

а толком ничего не надо.

весна. недостает гормонов

или тебя - чего сильнее...

а в мире выступов огромных

уже мерцает и синеет.

субботний день опять испорчен,

воскресный будет искалечен

сознаньем, что протест беспочвен

и в этом смысле - бесконечен.

***

мне странно состоянье пауз.

отделен каждый элемент,

когда, безветрен, никнет парус

и в теле вожделенья нет.

оденешься, сидишь одетым.

в прихожей золотится моль.

дрейфуют в море континенты

и лето щерится зимой.

рука рассеянно сжимает

бейсбольной биты рукоять

и воздух, словно плоть живая,

Толкает. Не могу стоять.

Иона.

Я часто уставал грести

вдали от берега, средь бурь,

не веря больше ни в судьбу,

ни в океан, и лоб крестил,

но, судодрогою в руке

разбит, не завершал креста.

сигнальных не пускал ракет,

в небесный не смотрел кристалл.

и кисти черные кидал

вперед и, слизывая соль,

вдруг видел пресный дождь косой,

идущий по спине кита.

***

судьба была как минимум пустой,

как максимум - никчемной, никудышной.

он в "Плазе" жил. Хотелось бы в "Бристоль",

но с переездом ничего не вышло.

и нужен ли был этот переезд,

иль следовало жить поэкономней,

никто не знал, ни отблеск, ни рефлекс,

за миг до смерти посетивший номер.

***

- зачем стоишь ты поперек

движения? сойди с дороги

и попроси со стуком робким

тепла, что сам не уберег.

...со впалых щек исчез желвак

и бледный рот с усильем выжал:

- там женщина меня ждала

и лишь недавно замуж вышла.

***

как нынче светел свод небесный...

но мною движет этикет.

я не заглядываюсь в бездны,

избрав уделом бытие.

мне по сердцу удел земной.

в нем четко вижу, кто я, где я,

и с чем беспутную идею

едят полуторной зимой.

я был на ближнем ипподроме

и словно видел лучший мир.

в ком нечто давнее не дрогнет

от сопряженья с лошадьми?

меня всегда влекло к аренам,

предельно ясным и конкретным.

не зрелищ вид мой дух пленял -

зевакой праздным не был я.

противоборство тел с барьером-

чем не турнир, не ярость толп?

я не стеснял себя билетом.

забравшись на высокий столб,

безумье зрел и сам бесился,

когда гнедая, вздыбив зад,

толкает воздух, как пассат.

поодаль ветер флаги треплет,

звенит, захлебываясь трелью,

растленный колокольчик битв.

тепло. но, кажется, знобит.

поближе к лесу - глушь, вольеры.

соотношением валентным

в них обретался тварей сонм

с простым набором хромосом.

но пуще времени роднит нас

смятенных чувств сухой мышьяк,

гористость гор, равнин равнинность,

и глад и жажда, и ранимость.

так всяк у клеток размышлял,

сойдя с насиженных трибун,

где даром гордого мадьяра

козел сидел как пленный дьявол

и кони хрумкали траву.

я тоже их кормил, срывая

подножный слой как дань узде,

и мыслил, что земной удел

не добродетель основная.

Его звезда не высока,

но внятна. и разрез в шифоне

мне искр из глаз не высекал

как тигр, влетающий в шиповник.

***

Фуэнтес встал. Уже светало.

Вдали прокашлялся маяк.

Туман был вязок как сметана

и солью жег. потом обмяк

В тепле, где сгрудились у стойки

Альварес, Пако и Хуан.

Я помню всех. я помню стольких,

что памяти вот-вот хана.

мы ждали утренней погрузки,

и кто-то разомкнул уста:

"А правду говорят - ты русский?"

Я посмотрел - и он отстал.

***

пастельно-розовые перья

закат украсили рябой.

в потемках выхожу на берег,

не вынес ли чего прибой.

ни щепки, ни доски, ни лодки,

ни перебитого весла.

да и к чему? я стал неловким.

уже девятая весна

пошла с тех пор, как я с Каллисто.

и злую похоть утолив

в ее обители скалистой,

лежу и чувствую - отлив.

сереют алые кораллы,

и чем-то низшим становясь,

не помнят, что бывали алы,

с пучиной отрицая связь.

***

Полдня стояли тучи. Дождь не шел.

Чириканье умолкло. Листья стихли.

Я подходил к окну. Был воздух желт.

Скрываясь в фешенебельном бесстилье,

Москва стыдилась собственных теней,

превысив меру допустимых знаний.

дома придвинулись стена к стене,

и каждый дом казался мне изгнанник

с изборожденным ливнями челом,

громоотвода выставивший локоть

туда, где гром не значит ничего.

И с этой мыслью начинали мокнуть.

***

Особняки, свидетели Пожара!

как холодно в нетопленых печах.

как времени неумолимо жало!

когда толпа безумная бежала,

я как огонь без пламени зачах.

слепые окна, грех чужих смертей,

бесстыдная изнанка черных балок,

проломов и проемов светотень.

дождей и солнца дружная артель

обедает и наступает амок.

там кельтский крест, там роспись сатаниста.

О, тяжек предварительный этап!

и как бы высоко я не витал,

я здесь. я как убийца затаился.

вставляю ключ, но дверь не заперта.

Всходы.

они взошли и спину гнут

от слабости корней и стебля.

хлеба зовут меня к окну,

И вижу я, привстав с постели, -

колосья скользкие лежат.

а сколькие остались в недрах,

не слыша ни шагов, ни ветра.

лишь я, косматый как лешак,

брожу меж них, иду по ним.

те, что прямые, легковесны.

я не доволен ни одним,

и деревенскому Гефесту

пеняю на скрипучий плуг

и битюгу - на понуканье.

так Авель бы не смог, но Каин

привык маскировать испуг.

***

все спит во мгле. лишь дерево одно,

качая изумрудными ветвями,

беснуется в наряде выходном.

от корня до макушки жухнет, вянет.

и думается мне ночной порой,

что я постиг закон для этой кроны,

и каждый лист, услышавший пароль,

наполнен смыслом, спелым и огромным.

***

берешься жить, а жизнь торчит корягой,

не возвышаясь даже над водой.

возможно, кто-то встанет здесь на якорь.

не я измыслил здешнюю юдоль,

трясину женщин, скрежеты петель,

и труд, который есть не что иное,

как утрення порция плетей

ни в чем не провинившемуся морю.

***

- Тебя давно не видно.

где был, что делал ты?

дань отдавал ли винам?

мурыжил ли латынь?

- Я был в гостях у Бога.

я говорил ему:

Отец! Твой мир оболган.

Не знаю, почему.

Нью-Хэмпшир.

Гранитный штат, граничащий с теплом,

коротких дней прибежище и выпас!

я так берег простецкий твой диплом,

но он размок, едва случился выпуск.

нас повезли меж мельниц ветряных,

вихляя задом и пыля безбожно.

сигналя по возможности истошно,

мы ненадолго были внедрены

в сукно небес, в овеществленность дали,

изношенность бесстрастных лопастей.

я спрыгнул в ночь. я руку подал даме,

но в эту ночь нас не ждала постель.

вдохнув полей, прочистившись от гари

в измятых платьях, с кожей как наждак,

все ждали солнца - выглянит, ударит,

а я уже все понял. И не ждал.

***

ты пить и драться был мастак,

а стал - фермент.

что лыбишься? я был мустанг.

теперь в ярме.

два шрама под седьмым ребром,

но ни одним

ты не гордись: я был рабом,

но не твоим.

***

учиться радости у скорби

я вынужден. мой выбор прост.

мне обучение ускорит

приятель давний, певчий дрозд.

снегами ли бреду меж просек,

тону ли в рытвинах слепых,

я слышу свист. он жжет, он просит

не заметать его следы.

и мириады мокрых листьев,

предчувствующих сколиоз

январских бурь, последних истин,

вдавил мне всердце пестрый клест.

ах, бестия! полощет перья,

лущит еловую кору.

я спал до мартовской капели,

а кажется - лишь прикорнул.

Ворон.

что проку вам от горестей моих,

что толку от молитв, когда сугубый,

приходит в дом кузнец с лицом суккуба,

с охапкой кедров, лиственниц и пихт?

едва присев, он вскакивает в сени,

гремит ведром, и холодом сквозит

от притолоки в кружеве весеннем,

и дом уже не дом, а реквизит

шатающихся лавок и заслонок,

трясущихся лампад и образов,

а в окна виден только безусловный,

прищурившийся русский горизонт.

возможно ли? ты как она.

и мнится - из единой формы

белков и век продольный форум

куда я взоры окунал

давно и словно бы теперь -

зрачок неуловимо скошен.

от самых разных матерей

и от отцов, ни в чем не схожих,

природа извлекает плоть,

расходуясь столь экономно,

что даже ей не побороть

любви к постылому канону

***

туда, где шул и гомоны фонтана,

я редко прихожу, садясь под тент.

ты не права. ты не права фатально.

и я не прав. но виноватых нет.

любовь растет из сердца как фурункул.

прижечь ее паяльником - твой долг.

не подавай, не подавай мне руку.

из чувства никогда не выйдет толк.

ты видишь ли тот балаган фанерный?

я в нем усвоил истину одну:

паденье вечно. взлеты эфемерны.

и с этих пор на все рукой махнул.

***

не бог весть что - разрыв. конфликт извечен.

об этом каждый что-то начиркал,

не различая, то ли это свечка,

но судя по всему, что кочерга

как нами шутят - издали, вблизи.

а мне давно все кажется последним.

я не шутник, а только что посредник,

и не рождался, а скорей, возник,

и то не здесь, а словно бы вовне,

с неверными глазами самозванца.

как смела сомневаться ты во мне?

как ты могла во мне не сомневаться?

***

а знаешь, что всего блаженней?

блажь быть как все - ни тем, ни этим,

и в этом ложном положеньи

застыть, как в совершеннолетье.

застыть. к полудню ехать в офис,

делами не интересуясь,

и видеть, как слабеет оттиск,

тобой проставленный на супесь.

как тягостно возобладанье

над нами электронной почты,

и эта осень золотая -

курсора безразличный прочерк.

***

разбирают летнее кафе

и витает в переулке узком

звон стержней и ругань. Quest cu'on fair?

"Что же делать?" - это по-французски.

ничего. Создатель многолик.

нам еще достанет этой плоти,

горьковатой, точно эвкалипт,

подлинной, как ссадина на локте.

Эммигрант.

я посмотрел, когда уже река

исчезла с глаз, и потянулась пустошь

дождями скособоченных реклам,

на них не цыкнешь и собак не спустишь.

в тоннель белесо заползал туман.

асфальт казался выщербленным оспой,

и думал я: судьба была умна,

как этот путь, полночный и промозглый.

и с головой в смиреньи уличен,

менял ориентиры, век и племя.

скажи об этом так, чтоб я ни в чем

не чувствовал ни лжи, ни преступленья.

***

ты ловко двигаешься в поло.

в конце концов, с тобой ли, без ли -

октябрь округу сделал полой,

и желтые листы облезли

со всех стволов, со всех утопий.

рассматривай как покушенье

не жажды, но ее подобья

полузатянутый ошейник.

Time-out. В сердцах меняя лошадь,

перчатки мечешь на бревно.

ведь для тебя что "класть", что "ложить",

по-видимому, все равно.

***

страсть улеглась и отгорела,

и эту тяжесть с плеч свалив,

я пережил свои гаремы,

но пережил их как свои.

а ты, любовь, все бдишь и мямлишь,

ютясь на склонах альвеол,

что я тебя, одну тебя лишь

под своды дивные не ввел.

Дант.

всезаньем душу изнурив,

осилив труд великий,

он жаждал света изнутри,

а получил вериги.

и славу дьявола снискав,

пошел за Беатриче.

Любовь не может быть низка,

когда предмет вторичен.

***

свет косо падал сквозь листву.

один из кленов мне изрек:

ты выберешь одно из двух

или одну из трех.

я в паутину пальцем ткнул -

мне нравилась ее шкала-

и слышал, как слетясь к цветку,

звенела мошкара.

***

я брал тебя как стены Измаила,

но сердцем был уныл и отстранен.

любовь бы ничего не изменила.

она не мир, скорей - микрорайон.

суди сама, имело ли значенье,

ушел ли зафрахтованный корабль

без нас, еще трепещущих в сочельник,

убитых странно - по дороге в Рай.

***

уж скоро снег пойдет, и мокрядь

залепит хлопьями стекло.

здесь не о чем, по счастью, спорить.

и незачем. как отсекло.

но на сановные колонны

налипло листьев - и все те ж

во мне борения надежд

с желаньем вечно быть голодным.

***

от елозящих дней цепенеют глаза.

утомительный секс озаглавлен тобой.

кто бы в душу ни лез, лишь бы Бог не влезал,

лучше Музу впустить и сказать: это боль.

если даже не видел, то не опознал,

что за демон ярился во мраке скуля,

и плела свою нитку судьба допоздна,

чтобы утром начать все с нуля.

***

эй, новоделанный богач,

живущий здесь по дням нечетным!

ты думаешь, я просто грач?

я человек, но только черный.

не твой. Дай хлеба мне. Отрежь

от свежего. я съем с рябиной,

проникнув ночью через брешь

на твой балкон гостеприимный.

***

мне могут заявить, что все тщета,

что время из себя мой стих изымет -

я тем служил народу, что считал

его воззренья вредными и злыми,

и сам блуждал в тоскливых запятых,

в лучах дождя, смывающего даты...

пока эфир молился и кудахтал,

служенье не терпело суеты.

***

запрет на клещи, дыбу и напалм

был с опозданьем, но примерно сверстан.

Бог не для бодрых. Он для тех, кто пал

так низко, что при солнце видит звезды.

в те времена наглеющих легенд

весь мир казался выморочной чушью

и делая все даленное чуждым,

зима стояла там, невдалеке,

безглазая, в мятущемся кремплене.

низкочастотен, плыл над ней сигнал.

нагие псы лизали ей крепленья,

и только визгом их была сильна.

гнильем из пальца высосанных празднеств

несло часами в горы из равнин.

Декабрь настал как некий парафразис

и правил там, где был неисправим.

***

подростком я мечтал о славе.

условности рубежных дат

со мной сносились как посланья

Грядущего: Монах? Солдат?

и даже легкого хотенья

с лихвой хватило бы на то,

чтобы разжечь огонь котельных

и в нем сгореть как Эхнатон.

чадящий пламень любопытства

умелый сдержит под замком.

во мне лишь нравственный закон

имеет право быть и сбыться.

***

дни все короче и теснее.

зима бездвижна. спуск покат.

Космическая Одиссея

бессодержательна пока.

в той жизни отвращала стадность,

а в этой - нищета свобод,

в ней вольность гордая пласталась,

виля задом как скейтборд,

как будто хаос первозданный,

земли коснувшийся крылом,

измял картины и эстампы,

означив первый перелом,

и только стержень или шомпол

опасный выпрямит прогиб -

поэзии среди пурги

торжественный и скорбный шепот.

***

мы посвящали день безделью

и ночь казалась нам излишней,

но обессиленный постелью,

я видел - ты на что-то злишься.

причину этого изведай

сама. старайся не сломаться:

не вписываются и с флейтой

два киборга в пейзаж фламандский.

***

быть? розыгрыш весьма удался.

я так смеялся, что охрип.

мы не пойдем сегодня в дансинг.

подай мне сумку. в ней архив.

вот пара желтых фотографий.

ребенок. пестрая фланель.

цветастый мяч, зловещий гравий.

кого ты узнаешь на ней?

а на другой? кто там, заласкан

метелью, дрожью понятых,

тирадою сплошных согласных

вошел в недвижимость? не ты.

нас в мире нет по двум причинам.

ничто нельзя делить на ноль,

и если первый пункт прочитан,

вполне достаточно одной.

***

нам непременно помешают.

едва раскроются уста,

причина явится смешная,

и как бы ни была пуста,

тела испуганно отпрянут,

и в нашу робость посвящен,

над нами сотворит обряды

не дождь - так кто-нибудь еще.

***

Ты, что руины воздвигал,

потомкам души исковеркав,

признай, гордец: во все века

случайна участь человека.

стремнина мчит. тела как торф.

дымятся толпы, источая

наборы слов, письмен случайных.

и тени бродят вкруг костров.

то дни считают, то декады,

и каждый мнит, что он экстракт,

но смысл его не предугадан

и самым пламенем костра.

что, если бытие не учит,

а просто веет и горит,

где хочет, потому что случай -

совсем не пешечный гамбит?

***

досаден миг, унесшийся без пользы,

но что есть благо? буйство или спад?

кювет промерзший, склон дороги скользкой,

прореженная ливнями листва

стагнации? кудрявости костела

как раз на тех местах, где стыд почил?

не сумма истин и не ряд причин.

бессмысленно водя рукой по стеклам,

ты смотришь на изогнутый челнок,

что над полями таял и висел.

издалека как будто ничего...

а в общем, дрянь. такая же, как все.

***

клянусь утерянным спасеньем,

я не надеюсь оправдаться,

но Хаосу, что в нас посеян,

не до гуманных апробаций.

вмененный опыт уникален,

как индивидуален траффик

в тот день, когда не пил ни капли

но Богу этим не потрафил,

и вот, от счастья отвыкая,

всем звездным куполом увенчан,

соотнесешь себя с веками

и обреченно скажешь: вечен.

***

сентябрь распался: шелест, листья,

резные кромки, хлорофилл.

желтея, крайний шевелился.

все оторваться норовил.

но так прочна была основа,

так связь проклятая свежа,

что кроме колкого озноба

ни грез, ни истин не стяжал.

ствол рушился, и тли сновали

вдоль всех ветвей, но каждый стык

покоился на основаньях

непозволительно простых.

***

при чем здесь я? так изморозь легла:

вот мы, а вот наш путь среди развалин.

его не провести через розарий

подбором транспортиров и лекал.

стратегии - от недостатка веры.

ладонь стекла простерта и чиста,

но в наших днях провалы и каверны

навили гнезд без меры и числа,

и мы не властны привести их к норме,

заклятия сквозь зубы процедив,

ты скажешь, что свобода - дохлый номер,

но не повтор, а больший рецидив.

***

было с тобой нигде.

было с тобой никак.

если и полетел,

это от коньяка

я ли знаток фемин,

латифундист ярма?

легче прослыть Ферми,

чем доказать Ферма.

если венец тернов,

что мне до тех теней?

было с тобой темно -

стало еще темней.

Лось.

по берегам промышленной реки,

оскальзываясь в ноздреватом хламе,

к воздетой на столбе авторекламе

уводишь след, но гончие крепки.

им легок холм, облезлый как клошар.

кильватер их слюны усеял тропы.

я дурно жил. чужих святынь не трогал,

к своим же никого не приглашал.

когда сожрете все, то затрамбуйте

поглубже, а не там, где топь черна.

здесь я пока гарант, что завтра будет

не хуже, чем сегодня и вчера.

***

как, в сущности, все кратко. год прошел,

и снова май, и словно бы в насмешку,

июнь его нагнал одним прыжком,

так неслиянен и ничуть не смешан

ни с кем из нас, кого судьба кляла

изменой миру, счастью и прогрессу,

дав избранным по венному прорезу

и каждому - по полтора крыла.

***

мы высадим по сигарете

между прихожей и тахтой.

активный и пассивный рейтинг

просчитан до десятых доль.

пойдем на небо рты разинем,

увидим бойкие места,

бесстрашно спрыгнем на резинке

с километрового моста,

застелим перуанским пончо

луга на предпрощальный ланч.

не хочется? и мне не очень.

не провожай. запрись и плачь.

***

брали чучмеков на Мальцевском рынке.

резво сигали с ларька на ларек.

миром решили б, да больно уж прытки.

так, между делом, подранили трех.

всех на асфальт положили к забору,

начали шарить - шаром покати.

тут, несмотря на такую заботу,

ихний старшой нахлебался кутьи.

дернулся раз - и накрылся, не слышно.

ксива нашлась - разведен, одинок.

чист. не судим. И от Родины свыше

жалован бантом крутых орденов.

кем же пришли мы на отчую землю,

что так легко утекаем с нее

ввысь, где полощется майская зелень

и бестолковая птица снует?

***

Иду. Чертаново. Тонары.

Циклон Москву перехитрил.

Насквозь промокшие товары

распяты на стекле витрин.

но ожил шквалистый оракул,

в разрывах туч стремя разбег,

и словно солнцу, не Аллаху,

молился пожилой узбек.

***

жилось постоянным крещендо.

смирялся, ресницы воздев.

мотало по миру как щепку,

пронзительно пахло везде.

из трастовой неразберихи

тоннаж вынося без потерь,

он знал - там, где ставят пиррихий,

обычно выходит спондей.

привыкнув быть парнем не промах,

для тайских партнеров-обжор

в бутылке ямайского рома

он жемчуг возил чрез оффшор.

на реплики про живописность

окрестностей часто робел

и в формуле "бизнес есть бизнес"

уже заподозрил пробел,

как вдруг нал Атлантикой, в кресле

явился ему Азраил,

взял за руку, словно армрестлер,

и огненных псов - отстранил.

***

не видимся который месяц

и не звоним - такая дружба -

как встречи на площадках лестниц,

где каждый марш стопой натружен.

выносят мусор. быть единым

нельзя, но порознь, обожженным -

вполне. согласен? - да иди ты...

- я спрашиваю! - да пошел ты...

***

бридж без червового туза -

прийти, поесть, помыть посуду.

жизнь - привыканье, но подспудно -

четвертование. ты за?

во мне переменился климат.

поднялся ветер, шаловлив,

оскальзывающимся клином

забились в небе журавли.

тебе удобно, что отшельник -

святой, но разве не сектант

тот, с кем у вечности всегда

натянутые отношенья?

***

у каждого поэта есть своя

легенда о поэте - связный образ,

что в чуткой тишине себя сваял,

пока горят Антарес и Канопус.

пока к легенде тяготеет миф -

и даже отдаленно не представишь,

каких еще потребует ристалищ,

сомненьем жадным душу истомив,

динамика сужающихся трещин,

пространств холодных и пустых времен -

тем он рельефней, выпуклей и резче,

в эпоху непотребную вкраплен.

мне, выкормышу кризисов и бедствий

понятней огрызнувшийся тевтон,

чем праздный и вертлявый гуннский бездарь,

закрытым слогом метящий дифтонг.

***

пригрело солнце на груди змею.

с таким истоком - и такое устье...

ну что тебе сказать про жизнь мою?

работаю. подробности опустим.

на личном фронте? я скорее рад,

что все так вышло. пачкотня обрыдла.

забавно то, что линия обрыва

несоразмерна частоте утрат.

ты знаешь, я не мастер экивоков,

и писем не люблю, но про себя

рассчитываю убедить кого-то,

что смысл един и светом осиян.

***

кто сподвигал быть первым,

мямлил потом - пора бы,

метаскачок гипербол

стиснув горбом парабол

мучился, оскотинясь,

комплексами Европы -

дни же вразрез катились

в Азию, маневровым.

где ты провафлил фишку?

как перестал быть всяким?

все, что хоть миг недвижно,

сморщится и иссякнет.

***

Ты, знавшая по именам

всех наших крачек и лососей,

роптала ли хоть раз, что нам

в наперстницы досталась осень?

глашатаем соленых брызг,

следами на песке прибрежном,

туда, где мрак свечой прорежен,

я приходил уставшим вдрызг.

и там, где сны переплетались,

раскачивался и искрил

почти штандарт, почти постскрипт

утрат, везений и предательств.

***

челалось все. проклятый пот

залил зрачки, но спуск был плавным.

он думал взять меня на понт.

я схожие лелеял планы.

не отпускал обоймы три,

загнал меня на перешеек,

но сам себя перемудрил,

сработав на опереженье.

я подошел к нему потом.

калибр афроамериканский.

один из нас: пустой погон,

но кто - не разобрал под каской.

***

водой живой бы оросили -

и то б, наверное, ожгло.

Мне тяжело с тобой, Россия.

Недавно стало тяжело.

Не совпадаем, не поладим.

Но даже не сойдясь ни в чем,

давай не будем за оладьи

кидать друг в друга калачом.

Клянусь тоской твоих ночей,

пропахших кислым пивом с воблой,

не принимать игры ничьей,

свою ведя на грани фола.

эпохи, страны, города,

где время тощее, сырое

я с отвращеньем коротал,

купель пространства не сокроет:

их отблеск мой пересекал,

и небо вздернув на березе,

всей белизны березняка

не спас. и сам не уберегся.

***

была во Франции - и что?

спала с оливковым лосем,

пила Мадеру и Шато -

и всё?

а мне хватило бы одной

поездки в сумерки к богам,

но каждый ветерок с Багам

обрит под ноль.

***

льном, сурепкой и люцерной

под надтреснутый гобой

к запертым воротам церкви

шли и шли они гурьбой.

плотно сжатыми губами

проповедуя экстаз,

нарочито огибали

лубяной иконостас.

игнорируя обряды,

растекались по углам.

каждый третий что-то прятал,

словно что-нибудь украл

и застигнут, обратился

в братство прежних прощелыг,

бегло бросив аббатиссе,

что отныне - прощены.

***

кедровый сплав, кем ты пренебрегал,

излучину загромождает с хрустом.

потоку изменяют берега,

и поневоле он меняет русло.

он там, где дно. где нет его - земля,

измученная ледяным напором:

стремнинными суками бок пропорот.

оранжевея, в кряже ствол зиял,

пробив насквозь палатку леспромхоза,

твою судьбу навечно прободал

он, чья несокрушима правота

и необъятна толщь коры промозглой.

***

как-нибудь - лишь бы не на контакт.

ни на шаг, ни на миг, ни на йоту, -

я не верил тебе никогда,

потому что не верил - и все тут.

часто сидя меж старых рубак,

клялся лживыми строками хроник:

если рыба ты - я не рыбак,

если дичь ты - то я не охотник,

не Улисс, будь ты даже циклоп,

не москвич, хоть все уши проокай.

если птица, то не птицелов,

не грибник, если бледная погань.

отрицаю как Истину, Свет,

потому что уже не насытит

погребенного в сорной листве

со словами "Иди и Изыди".

***

вроде легкого недуга

эта оттепель.

я с утра сегодня думал

о тебе.

навалилось - не встряхнуться

от прозрачности.

помнишь - как-то папский нунций

зачастил?

все нудил, что, мол, ютиться

хватит вам.

звал моих бенедиктинцев

в Ватикан.

кабы мне понять тогда же

песьи вымпелы,

я бы вмиг из адской чаши

выпил бы.

но из осени прошедшей -

только свежесть губ,

тех, куда ударил шершень-

душегуб.

как отмстил я? лишь растаял

гул на площади,

всех их взмахом горностая

пощадил.

***

ползет по небу лунный жук

мне кажется, я ухожу

туда, где легче кабала

и не свинцовы купола

смурных рождественских церквей,

туда, где Лира и Цефей,

где ни печали, ни стыда.

...Туда.

***

На краткий год от века отступя,

как от картины охристо-батальной,

заметно, что набычившейся тайны

в ней больше, чем наивного старья.

там, видимо, царил позитивизм.

какая мощь, какой разгул вселенский!

жаль, рыбина не выдержала лески.

осечка. ноль очков - таков девиз.

но жить с нулем - немыслимая блажь.

о если б эту ломовую силу -

в упряжку дней! а нет - тогда уважь...

еще не так бы ты заголосила,

страна кочевий, где душой кривил

и я. Но под немолчный плач вороний

мне русский пес кивал из подворотни,

и буйный хмель еще бродил в крови,

и я берег священные покровы,

и медлил я, обычно тороплив,

смотреть туда, где сеял Ад багровый

трепещущие, словно воробьи,

драконьи зубы в подростковой злобе

и делал вид, что очень удручен

смешеньем обстоятельств и условий,

от жажды умирая над ручьем.

мне довелось почувствовать обман

еще на той, на памятной вечере,

когда курил апостол Иоанн

и падал пепел в обезьяний череп.

***

проснуться бы назавтра зрелым,

застывшим насмерть как броня,

чтоб ни один глупец презренный

проклятьем сердца не пронял.

а то с утра опять как мальчик,

сухую почву окропив,

под заполошный крик "Команчи!"

хватаешься за карабин.

***

те блеклые дни, где нам было так жутко,

закончатся прежде, чем все мы поймем,

что были тайм-аутом и промежутком

меж факелом и поднесенным огнем,

вандалом, что вовремя остановился,

на сердце взвалившим чужие грехи,

печальным присловием Astalavista,

пустынником, тщетно искавшим родник.

внезапно звонящим пропащему другу,

зовя пробежаться наперегонки, -

да ну же, сними эту чертову трубку, -

отчаянно шепчущим в злые гудки.

в режиме вибрации клапан митральный.

"мне будут звонить", но сто шансов из ста -

никто не расколется, даже весна,

за что мы дрались и за что умирали.

***

луною полной освещаем,

я выдернут к тебе с вещами,

и снова выставлен во фрунт.

зрачки не меркнут и не врут.

со времени последней встречи

я умирал сто тысяч раз,

но вряд ли стал намного крепче,

впадая в ересь, словно в транс.

берег ли прошлое от порчи,

с тобой валял ли дурака,

в отличие от всяких прочих,

не ты была мне дорога,

а то, что смерклось, запуржило,

просыпалось за воротник,

и было бы совсем паршиво,

когда бы не забил родник

не здесь, не посредине книги,

а много позже, впереди,

где с медью стравливает никель

наветренный ориентир.

как дальше жить? и есть ли цель

в том, чтобы просто жить, - простая

как полночь на твоем лице,

которая вот-вот растает?

***

воитель уязвимей земледельца,

что пахотой зерно свое добыл,

а ты на вечность страждешь заглядеться

и взяв за горло, вздернуть на дыбы.

чем жарче огнь, тем холоднее льды.

скакал, разя направо и налево...

и вот - предел, и все мертво, нелепо.

У Врат Земных со мною только ты,

чья рукоять изодрана мозолью,

чей отблеск из природы вопль исторг...

не думал я, что это мой исток,

здесь, где равнина предана низовью.

***

пока Восток еще так розов,

глубоки тени, мир бескрыл,

что человек? он так, набросок,

треск в небо рвущейся искры.

и эхо слов "на смерть Шенье",

и кашель арестантов сиплых.

не о такой ли тишине

просили те, кто слышать в силах?

***

ВДНХ. Затылки космонавтов.

пустынен сквер под сенью эстакад.

деревья хороши как экспонаты

и "Космос" газирован как стакан.

у всех есть шанс дотронуться до неба.

оно так близко подступает к нам,

что звездный свет от Спики до Денеба

блуждает рядом с буквами реклам.

дизайнерам, полночным акробатам,

не внятен ни язык, ни перевод

подобий в плоть, чей смысл и окровавлен,

и бел как пух подушки перьевой.

реально мы стоим на пепелище,

за головешкой мечем головню

и думаем, что так себя отыщем,

но этим лишь потворствуем огню.

***

я, кажется, понял причину того,

что с нами сделал апрель.

свободны все те, кто взял самоотвод -

Моссад, Майкрософт и Кремль.

Объявленным в розыск срок нулевой

отписан по тетиве.

во всем виновата моя нелюбовь,

моя нелюбовь к тебе.

***

если часто трясет, значит есть земля,

и жива ее рожь, если тошнота.

что же так безысходны глаза селян,

словно что-то узнали, о том, что там?

и настолько все это глядит своим,

распонятным до семечка - и на века,

что снимаю ушанку с себя - зови,

если вычислила врага.

я бы взял его так, чтобы он обмяк,

уличенный в особо тяжком родстве,

и поверх всех дерюг твоих и сермяг

зашагал бы скорей в рассвет.

***

март беспорядочен - куксишься, слепнешь от солнца,

в бурной истоме висишь в поднебесном ягдташе.

как-то не сразу встает он - вопрос об отцовстве.

может, избыточно жесткий, но точно всегдашний.

что же, засеяно плотно и с дальним замахом.

тут поневоле поверишь в обширность ресурсов.

глядь - зеленеет под синью кора-россомаха,

самозахватом, внахлест, непечатно, изустно.

мы не научимся так - без ножа и салфетки.

все, что ни чтим, то нас травит. коснея в цинизме,

держимся вех, как завещано нам - по-советски,

стойкость в угоду богам в эсесере ценилась.

быть посему. с этих рельс не сойти. слишком развит

спорный инстинкт, что и в церкви ведет, и в тюряги.

жизнь, обвиненная богом в прибрежном пиратстве.

жизнь, за которую больше, чем жизнь, не теряли.

***

из общего, почти из детства,

все частности как на подбор.

от них не скрыться и не деться,

не ускакать во весь опор.

а крайности разнятся меньше,

чем граб от бука, ночь от мглы,

и я уже давно замешан

во всем от митры до чалмы.

присущ мне дух и тесный скрежет

царапающего пера.

кто начертаньем смерть попрал,

им укреплен и им безгрешен.

***

как попало зачеркнутый, меркнет закат,

зарождая в груди анданте.

может, верно, что ставка была высока -

сердце, вдавленное в куранты.

не спасает ничто, кроме мутных надежд.

их так долго с собою носил я,

что созрел и оформился личный мятеж,

отвернувшийся от насилья.

переплавится в иву дракон-козлодав.

так, покорная заклинанью,

радикалом разнится в себе кислота

муравьиная и соляная.

***

мы только жажду утолили,

а Рай уже для нас потерян.

и вот сидим в чаду питейном

в венках из почерневших лилий.

как было просто не сдаваться

в те упоительные 20,

и слыша говор палачей,

переводить - "виолончель".

и выжить, словно ухитриться

в те наставительные 30,

когда все швы кирпичной кладки

нам говорят, что взятки гладки,

и полуночнй преферанс

азарта не находит в нас...

упится бы, да разум зорок.

иные думы потеснят

и 35, и даже 40,

и - дотянуть бы - 50.

все так же скудны эти воды

тем, кто в наш век искал свободы.

Какая страшная стезя.

***

ничто ни в чем не виновато.

дворцы бреннее колоннад.

вторая половина марта

не по-апрельски холодна.

и поступью несуетлива,

диктует волю месяцам,

клеймо контрастного отлива

кладя на самку и самца.

где пир, там царь - Ассенизатор.

не спрашивайте соловья,

что проклял он осенним садом

и летним что благословлял.

***

стольким ветрам зять,

стольким ветрам брат,

я говорю - сядь.

в мире так много правд...

знаю одну - свою.

я за нее горой.

дернется кто - свалю,

перешибет - герой.

любишь - приди и правь.

словом смиряй волну.

если пойдет драйв,

пальцем не шевельну, -

вздерну под облака,

жизнью набью по грудь,

звездного молока

дам - так и быть - хлебнуть.

проку в тугой мошне

только что с ней - беда.

ты говоришь - нет.

я предпочел бы - да.

***

не лучше и не хуже прочих,

недоучившись простоте,

чьи сложности себе ты прочил,

в чем проявил себя, стратег?

идешь меж толп, чья участь - рынок,

рядами свекол и капуст,

средь туш свиных, скелетов рыбных,

в душе морока и конфуз:

они ли тесаны из кремня?

они ли блеют и мычат?

поет ли им на ухо гремлин

про колокольный взвизг меча,

в нас жизни пополам со смертью.

баланс разнится на слезу

у пламенеющих созвездий

и в человеческом лесу,

и здесь, где с миром солидарен

в его смятеньи грозовом,

подслушивает соглядатай

шагов и жестов разговор,

созрел ли твой сигнал к атаке?

всех поимев. не онемей

в ночи, чернеющей как танкер,

всю нефть извергнувший на мель.

***

в изрядной доле с полой твердью

привыкшие за все бороться.

спроси, зачем - тебе ответят,

что так сложилось по-уродски -

заведено от первых множеств

до наших дней. спроси, доколе -

ответа изменить не сможешь.

у нас понятие такое:

кто чище, лучше, тех мы гробим.

спроси, за что - пожмем плечами.

не вправе то, что нас огромней,

земные утолить печали.

Комментарии: 3, последний от 30/03/2011.
Размещен: 17/12/2007, изменен: 17/02/2009. 69k. Статистика.
Сборник стихов: Поэзия

Связаться с программистом сайта.
Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"
Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"