Я знал, всегда знал с какой-то гнетущей обречённостью, что за нами придут. Жизнь устроена так, что удовольствие не бывает долгим, а счастье - вечным. Миг блаженства на то и миг, что прерывается, пока ты не успеешь ощутить, посмаковать, прочувствовать его в полной мере, так чтобы навсегда утратить интерес к этому чувству. Оргазм длится несколько секунд, но в этом весь смак. Сумей мы продлить это чувство - и больше никогда не превратимся в животных. Так кто в таком случае больше похож на зверей - мы или свиньи?
И ещё, самое главное - даже за секундный кайф нужно платить. Мы об этом не забыли. Мы просто поддались соблазну.
Я не дрогнул, когда в дверь ударили в первый раз и не удивился, когда удар повторился. Мысль, весь последний месяц маячившая где-то на задворках моего сознания, внезапно проступила чётче, словно выросла и заслонила всё остальное, что казалось важным на сегодняшний день.
Они пришли.
Когда ударили в третий раз, Лилит, чья голова мирно покоилась на моём плече, проснулась и испуганно прижалась ко мне.
- Что происходит?
Я молчал. Взгляд на миг задержался на её лице, красивом, но искажённом от испуга, а потом вновь вернулся к двери, содрогавшейся под кулаками незваных, но вполне себе ожидаемых гостей. Лилит не повезло - в отличие от меня, она не знала побоев. А в первый раз ощущения всегда стократ сильнее.
- Это...
На мгновение удары прекратились - смакуй! - а затем дверь сорвалась с петель, выбитая сильными плечами, и в комнату ввалились двое. Я поднялся с кровати, не дожидаясь пока меня стащат силой, и направился к ним.
Удар по ногам не был чем-то неожиданным и это даже хорошо - если б ударили в живот я бы машинально напряг пресс и процесс затянулся бы. Я упал, а меж тем в комнату вошли ещё трое и мир померк.
Били меня недолго и не сильно - так для порядка. И не потому, что боялись сопротивления, а потому что так положено. Тем не менее мне хватило - временами глаза заслоняли тёмные круги и я почти терял сознание, но выплывал. Уши словно ватой забили и где-то на грани рассудка я слышал, как кричала Лилит под сапогами жандармов. Кто бы сомневался, что это именно они. Кто ещё бьёт так монотонно, выверено.
Так педантично.
Лилит снова закричала и то не боль пела её голосом, а страх. Не бойся глупая, они тебя не изнасилуют, слишком уж бесчеловечны для этого. Насилие - это всегда желание, страсть, азарт - что им до этого? Так что не бойся и терпи - дольше чем нужно это не продлится.
Это я знал наверняка.
Наконец всё закончилось - все пятеро разом расступились и я с каким-то мрачным удовлетворением отметил, что они даже не вспотели. Их грубые, словно топором рубленные, лица сохраняли обычный цвет, дыхание было ровным. Если бы кто-то поочерёдно приложил уши к их грудным клеткам, то понял бы, что сердца их бьются в унисон.
- Адриан Шульц и Лилит двадцати семи и семнадцати лет от роду соответственно, надзиратель за скотиной и неопределённая, - спокойным канцелярским тоном начал старший по рангу. Голос у него был негромкий и безэмоциональный. - Вы обвиняетесь в проявлении чувств.
- Вы обвиняетесь в сокрытии от властей, - продолжил старший. - В пособничестве прихотям...
- Прихоти - запрещены! - отозвались жандармы.
- ...Луция Канта, шестидесяти трёх лет от роду, работника шахты...
В комнату вошли ещё двое, втащили заплаканного старика, славного Луция приютившего нас на эту неделю. Его бросили на пол и он скорчился там, прижав ноги к животу и всхлипывая.
- Я просто хотел быть мельником, просто хотел...
Один из жандармов наклонился, залепил ему пощёчину и вернулся в исходное положение. Несостоявшийся мельник замолк.
- Адриан Шульц, - взгляд старшего застыл на моей переносице. - Вы обвиняетесь в уклонении от обязанностей...
- Обязанности - долг! - проскрипели жандармы.
- ...неуважительном отношении к власти.
- Почитать власть - честь!
Я молчал. Что я мог им сказать? Что я должен был им сказать?
Хотели ли они что-то услышать?
Старший развернулся к скорчившемуся на полу старику.
- Луций Кант - вы обвиняетесь в проявлении чувств, уклонении от обязанностей, несогласии с решением правительства.
- Слово правительства - неоспоримо! - возвестили жандармы.
На секунду повисла тишина, а потом старший обвёл на всех взглядом и сказал:
- Следуйте за нами.
Он вышел. Руки жандармов обхватили мои запястья, завели за спину. Кто-то из них ткнул меня в шею и я двинулся вперёд. Где-то за моей спиной слышались плач Лилит и тихое всхлипывание старика. Меня толкнули в проход.
Снаружи было свежо и прохладно. В небе, мутном, словно затянутом вдовьей вуалью, солнце еле проглядывалось. Но оно было - как и тысячу лет назад взошло по приказу правительства.
Дураки говорили, что с каждым днём оно встаёт всё неохотнее. Умные молчали. Они всегда молчали, только дураки предпочитали говорить.
Нас с Лилит повели, как есть - голых и босых по холодной, мокрой от росы траве. Вся наша одежда осталась позади, в домике у подножия старой мельницы. Впрочем, это было неважно - самое нужное мы всё равно унесли с собой.
Мы шли через поле, и туман, жмущийся к земле, подобострастно лизал сапоги жандармов, а наши ноги обжигал презрительным холодом. Вскоре показались и люди - все согбенные в труде и почтении. Глаз не поднял никто, все знали кто мы и куда нас ведут. Знал и я.
На Поклонную гору.
И даже самый отъявленный болтун понял бы для чего.
Последнее восхождение далось труднее всего - сложно поспешать за старшим конвоиром, поднимаясь в гору босиком по острым камням и колючке, растущей здесь в изобилии, да ещё когда тебе на голые пятки наступают железные носки жандармских сапог. Когда мы оступались - нас подхватывали и швыряли вперёд. Всё это было сделано, я уверен - с холодным расчётом, без злорадства и злого умысла - для того, чтоб обессиленный заключённый сам без сил упал на колени на вершине горы. Луций так и поступил, едва руки жандармов отпустили его, рухнул и голова его поникла. Я последовал его примеру, устало опустившись на холодную каменистую землю. Лилит повторила за мной.
- Луций Кант, - вновь раздался голос старшего. - За свои преступления признан неуместным в существующем порядке и приговаривается к высшей мере наказания - смертной казни через расстрел. Исполнение приговора назначено на двенадцать часов пятнадцать минут.
Он вскинул руку и посмотрел на часы, потом опустил её, достал из кобуры на поясе револьвер и, откинув барабан, зарядил его одной пулей. Затем зашёл за спину к стоящему на коленях Луцию, приставил ствол к его опущенной к земле голове и, вновь вскинув руку с часами, уставился на циферблат немигающим взглядом.
Время текло мучительно медленно - не для меня, не для них, а для Луция, к чьему голому затылку было прижато дуло.
Смакуй!
Звук выстрела и брызги из головы старика дали мне понять, что указанные десять часов пятнадцать минут наступили. Лилит взвизгнула и завыла, попыталась отвернуться. Последовал удар.
- Приговор приведён в исполнение в указанное время, - произнёс старший жандарм.
- Лилит, - он повернулся к моей избраннице. - За свои преступления признана неуместной в существующем порядке и приговаривается к высшей мере наказания - смертной казни через расстрел. Исполнение приговора назначено на двенадцать часов семнадцать минут.
Барабан револьвера принял в себя ещё одну пулю. Старший жандарм занял место на означенной позиции. На этот раз ждать пришлось недолго и время шло быстрее - похоже Лилит считала секунды вместе с жандармом, потому что она повернулась ко мне за мгновение до того, как он выстрелил. Я не успел ничего прочитать в её взгляде. Возможно там ничего и не было.
- Адриан Шульц, - всё тем же ровным ни на йоту не изменившимся голосом произнёс исполнитель, вставая напротив меня. - За свои преступления признан...
Повинуясь какому-то внутреннему порыву я поднялся с колен.
Голос жандарма внезапно дрогнул и он замолк, недоуменно глядя на меня.
- Подсудимый должен выслушивать приговор в положении для произведения его в действие, - сказал он и руки его подчинённых силой вернули меня на место.
- Не желаю, - негромко сказал я, вновь вставая в полный рост.
- Подсудимый не имеет права нарушать общие для всех предписания, - я вновь почувствовал давление на своих плечах и мои колени снова ткнулись в землю.
- Не желаю! - крикнул я, отпихивая жандармов.
Меня опять придавили к земле и отпустили, стоило мне вернуться в исходное положение. А потом всё повторилось сначала.
Так продолжалось долго - я поднимался и каждый раз давался мне всё тяжелее, а они, без раздражения и злости, опускали меня обратно. Когда я, наконец, выбился из сил и больше не мог противопоставить своё отчаянное упорство их тупому и механическому, солнце уже вовсю сияло, разогнав тяжёлые тучи, сорвав скорбную вуаль.
- ...Исполнение приговора назначено на двенадцать часов двадцать минут.
Он вскинул руку и впился глазами в циферблат.
Когда он поднял взгляд, в них сквозило недоумение... и даже растерянность.
- Десять часов двадцать минут, - тупо повторил он.
Я молчал, хотя в пору было злорадствовать.
Время давно перевалило за час.
Медленно, не проронив больше ни слова, жандармы развернулись ко мне спиной и, выстроившись колонной, принялись спускаться с горы. Я также молча смотрел им вслед, торжествуя внутри. Я не позволил себе облегчённо улыбнуться даже когда последний из них скрылся из видимости. Лишь выдохнул и устало прикрыл глаза.
Надо было решить, что делать с обрушившейся на меня свободой.