"Ах, война, что ты, подлая сделала"... Пластинка Булата Окуджавы всегда лежит у Анны Михайловны на диске старого проигрывателя и ждёт своего часа. Диск не заезжен, и проигрыватель не подводит, так как используют их бережно и нечасто, лишь в памятные даты.
- В этой пластинке - вся моя душа, - говорит мне хозяйка скромной квартирки.
С Анной Михайловной, персональной пенсионеркой, я познакомилась по заданию редакции областной газеты. Нужно было написать очерк о героизме тружеников тыла
к очередному Дню Победы, а у неё - два ордена Трудового Красного Знамени.
Моя героиня всю войну проработала директором подмосковной хлопкопрядильной фабрики. Её, лучшую прядильщицу и молодого коммуниста, на этот пост поставили сразу, как только мужчины ушли на фронт.
Похоронку на мужа получила, казалось, сразу, ещё снег не выпал. Два дня скрывал страшную бумажку сын, но больше не выдержал по юности лет.
- Всю ночь сидела у окна и не понимала, как жить дальше. А стало светать, вижу - густой белый ковёр накрыл всё вокруг и мою прошлую жизнь.
Ужасом сковывала мысль, что Васеньке вот-вот 18 лет. А тот, ошеломлённый потерей отца, только и твердил: "Скоро и я пойду бить гадов!". Нужное и необходимое делала автоматически. Плакат "Всё для фронта, всё для Победы", закрывающий половину фабричного фасада, стоял перед глазами даже во сне.
Сменялись дни и ночи, пришла в себя, когда сын сказал: "Мама, завтра ухожу". Как ни готовилась, а вышло всё равно наспех. Уже стриженый, Вася, собираясь, очень нервничал, просил о каких-то мелочах. Мать смотрела сквозь слёзы: "Господи, совсем ещё мальчишечка, хоть бы утро
не наступало". Но с рассветом пора бежать на работу, пора прощаться. Как себя сдержала, сына обнимая... Сдержался и он, сказав обычные в такой момент слова:
- Всё будет хорошо, сразу напишу.
Жила, как все, ожиданием весточки. Но шли месяцы и - ничего. В почтовый ящик не смотрела, знала, что с почты сразу к ней прибегут. Куда только ни ходила с расспросами, ответ один:
- Ждите. Нет известий.
Никто не знал, что творится в душе строгой и даже властной директорши - никаких послаблений ни себе, ни другим. Не обижались - у всех общее горе. Так и дожили до весны 1945 года, когда стало ясно, что скоро войне конец.
В апреле на фабрике проводилась отчётно-выборная партийная конференция. Более важного мероприятия не существовало в те времена, ведь ВКП(б) - организующая и направляющая сила, в этом не было никаких сомнений. Актовый зал набит битком, вокруг плакаты, портреты, цветы. Работницы принаряжены (у кого что осталось), и даже пахнет одеколоном. Областное начальство заняло почти весь президиум. Пора начинать...
Прозвучал гимн, и слово для доклада предоставили директору. Замешкались ставить графин с водой, и тут Анне Михайловне тихонько сказали, что на проходной её ждёт сын. Качнулся зал перед глазами. Но люди ждут, и докладчица пошла на деревянных ногах... на трибуну. Как читала текст, ею написанный и сплошь переправленный в обкоме, потом не помнила. Видимо, на самодисциплине. Закончив, тут же понеслась к воротам:
- Где Вася?
- Ой, Михайловна, как сын убивался, прямо плакал. Времени у него не было. Не дождался. Вот оставил записку. Я ему от старого плаката оторвала.
Вахтёрша протянула клочок серой бумаги. На нём неровные слова: "Мама, не могу больше ждать. Скоро вернусь". Без подписи. Видно, очень торопился.
Побежала на улицу, на вокзал, расспрашивала каждого встречного. Напрасно - как в воду канул.
Жутко мне стало от тихого спокойного рассказа и от фразы:
- Выла - водой отливали. Так и пропал мой сыночек.
Анна Михайловна поправила гребень в седых волосах, повздыхала и достала небольшую шкатулку:
- Вот что мне осталось от моей семьи.
Она положила на стол два ордена, аккуратно сложенную похоронку и кусок плаката записку от сына из шести слов.
Не удался мне очерк о героизме в тылу. А как писать нестандартно? Сутками не выходили из цехов, нередко тут же и спали, питались кое-как, но люто, как ленинградцы,
не голодали; вражеские самолёты сюда не долетали, жили известиями от Информбюро, надеялись, себя не берегли. Вот только, как чёрные птицы, летали над головами похоронки и впивались в каждое сердце. Так это везде - от Москвы до самых до окраин.
Если я вижу, что идёт старая женщина с палочкой, плохо видит, плохо слышит, боится переходить дорогу, то ясно понимаю, что она из того поколения, добывшего для нас Победу.
...- Ах, Галочка, полвека позади. Все пережито. Меня мучает только одно: я забыла лицо Васеньки. Только помню, как несу его после купания, завёрнутого в простыню. Ножки у него уже длинные, а я глажу по спинке и приговариваю: с гуся вода, а с Василька хвороба..............