Чуринов Владимир Андреевич : другие произведения.

Ересь разума полная версия

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Хаттон Магнус - благословенный капер. По воле церкви он ведет святую войну против врагов ее. Он служит инквизиции. Без лишних размышлений искореняя любое зло, на которое укажет длань Бога, через наместников слова Его. Но когда ему приказывают воевать на родной земле, безучастно глядя, как монахиня боевого ордена вырезает беззащитных студентов, а затем еще и наблюдать насквозь циничный публичный процесс над еретиками, дышащий пламенем скорого костра... Хаттон начинает задавать вопросы. Вопросы, ответ на которые может круто изменить его жизнь, более того - саму суть веры. Это более полная версия рассказа о Хаттоне Магнусе.

Ересь разума

   Мокрая плоть бухты была безмолвна и холодна, будто совесть грешника. Маслянистая толща вод, покорная штилю, ровной гладью раскинулась от горизонта к горизонту. В бездонной глубине отражался красный серп луны убийц Хас, а вторая луна - Белая Леди, заливала мир нежным, теплым, мертвенно прекрасным сиянием. Год издыхал, его закономерный финал венчал жестокий одиннадцатый месяц фиратонакреш. Месяц поминовения мертвых кораблей, славный пронизывающей до костей стужей и жестокими штормами, равно не жалевшими утлых рыбацких суденышек и могучих фрегатов. Но сегодня стихия была презрительно милосердна.
   На рейде Мортрихта, города Бога Жнеца, города Смерти, темной громадой высился тяжелый галеон "Благочестие", успевший войти в бухту с последними порывами замолкающего ветра. Суровый семидесятипушечный красавец, увенчанный золотыми кругами Единого на мачтах, по праву гордился званием грозы морей и полностью соответствовал строгим, готическим канонам церковного благочестия, воплощенным в правильности изгибов, обилии резных фигур святых на корме и надстройках, а главным образом - во флаге цветов архиепископа, надменно реявшем на гроте. "Благочестие" доставил в порт приписки своего хозяина - Хаттона Магнуса, которого прозывали "Вершителем" или "Карающей дланью веры".
   Весла ритмично взмывали вверх и с безразличием палача опускались в студеную воду, длинная шлюпка резала снулую гладь бухты, все ближе вырастал лес мачт мелких судов, прижавшихся к причалам огромного океанского порта. Команда лодки могла бы многое сказать опытному взгляду - это были немолодые, по большей части битые жизнью, солнцем и солеными ветрами люди, чьи мрачные лица венчали шрамы множества абордажей, а мозолистые руки равно привыкли как к корабельным канатам, так и к саблям с пистолетами. Их легко можно было бы принять за пиратов, если бы не одинаковое облачение - двубортные бушлаты из крепкого сукна, с серебряными пуговицами, несущими знак веры, и кожаные платки, отличительный знак за выслугу. Не пираты - экипаж благословенного капера, люди привыкшие убивать и грабить, но лишь по воле церкви и только врагов Империи. Их капитан - носитель славного звания и благоволения архиепископа, несокрушимым колоссом возвышался на носу, скептически и равнодушно глядя вдаль.
   Мортрихт вырастал черной, шумной, мрачной и зловонной громадой, тянулся вверх шпилями соборов, разрывая тишину рокотом колоколов, зовущих к вечерне, утопал в душном смоге торфяных печей, вошедших в последнее время в моду. Город из сумрачного базальта и старого дуба, из нерушимой веры и постыдной нищеты, построенный вокруг блистательной резиденции графа -генерала и траурного монастыря мортиципатов - монахов Бога-Жнеца. Один из крупнейших океанских портов Алмарской Империи, он был прекрасен издалека, но, как и многие города дряхлой державы, при взгляде вблизи обнажал гнилое нутро.
   "Метрополия. Дом. Приветствую тебя, благословенный склеп. На твоих улицах, Мортрихт, прошло мое избитое детство. Не рад возвращению, но пусть будет так, я там, куда ведет меня вера и воля епископа, несущего слово Единого. Даже если он решил ступить в этот прах"
   Поток тяжелых мыслей прервался, когда шлюпка ткнулась округлым лбом в сваю причала. Звуки, запахи и тяжелый ночной туман окружили капитана, вытравив из головы тени печальных размышлений.
   - Рулевой! - взревел Хаттон, привычно перекрикивая окружающий гам. - Правь аккуратней, сойдешь последним и будешь следить за судном до смены.
   Матросы споро бросились на берег, швартуя лодку и перекидывая багаж. Окованный бронзой сапог Магнуса ступил на скользкие доски причала.
   Из ночного морока и тусклого света портовых фонарей соткалась изящная фигура. Плавно ступая по старому дереву, она приблизилась к капитану.
   - Приветствую, благословенный капер! - голос был неожиданно сильным и хриплым, порченым табаком и знаменитой алмарской медовухой.
   - Мир тебе, сестра, - последовал чуть запоздалый ответ.
   Перед Хаттоном стояла одна из славных, но печально славных Покаянных сестер, адептка или даже высокий чин женского боевого ордена. На вкус сурового капера, она была облачена излишне вольно. Строгая ряса была приталена и ушита, дабы демонстрировать достоинства фигуры, подол на бедрах с двух сторон разрезан и выше колена демонстрировал тонкие, но сильные ноги со следами старых шрамов, перехваченные "секретными" портупеями с жутковатыми ножами. Ниже колена были удобные ботфорты с рядом стальных пуговиц заостренных по краям, не по канону ботфорты были на высоком каблуке. Отсутствовали и обычные элементы доспеха - наручи, наплечники, зато ниже воротника под горло красовался бесстыжий вырез, открывавший некрупную, округлую грудь. Черты лица собеседницы выдавали благородное происхождение из правящего народа алмаров, что было редкостью - они не любили церковь. Лицо было красивым, с правильными, но жесткими чертами, присущими всем алмарам, но и тут крылся изъян - в разноцветных, желтом и синем глазах плясали бесовские искры, а ровные, пухлые губы кривились в насмешливой улыбке. Все не слава Единому было и с прической, по правилам ордена голову монашки должен был скрывать капюшон, но он отсутствовал, открывая миру наголо обритую правую часть и водопад каштановых волос ниспадавших на лицо и плечи с левой стороны. Впрочем, взглянув на вооружение собеседницы, капер успокоился - только Покаянные сестры так носили на руке боевую цепь, а освященный против гибельных сил короткий клинок надежно висел на поясе в расшитых ножнах. Сестра была странная, но не подложная.
   - Его святость желает видеть тебя, - продолжила речь монашка.
   - Я собирался обеспечить высадку и постой своей команды, передохнуть с пути и затем явиться к епископу в должном состоянии, - ответил капер, уязвленный попытками вмешаться в его планы. Этого он не позволял делать ни легендарным пиратам, ни целым эскадрам враждебных держав.
   - Если я здесь, - все еще улыбаясь, но как-то иначе, произнесла женщина, - значит это срочно. А зовут меня к слову Хельга. Хельга "Кровь и кости".
   - Инквизиция не ждет? - поинтересовался Магнус, с трудом смиряя гордыню.
   - Не ждут еретики, - ответствовала монашка, - а инквизиция лишь стремится оказаться на шаг впереди.
  
   Алмарская империя была старейшим из молодых государств южного архипелага Гольвадия, от ее основания велось летоисчисление нового времени, наступившей после эпохи Черного Неба, когда именно священная армия и железные когорты кайзера повергли в прах Звездную Конфедерацию архичернокнижника Виттуса Мальгвезийского, рассеяв его легионы нежити и вновь вернув надежду истерзанной своей земле. Не считая Героики, лежавшей под защитой богоравных воителей и Гартарудокия, владевшего секретом Великого Пара, Империя была самым могущественным государством Юга, ее армия и флот много превосходили силы прочих соседей. Но венец величия этой державы был погребен под гнетом вечной междоусобицы, где с одной стороны возвышался трон Кайзера, а с другой сиял небесной чистотой престол Архиепископа. Вечную борьбу между церковью и монархом поддерживали со стороны императора аристократы, почитавшие себя опорой самодержавия, с другой же стороны купечеством, предпочитавшим платить десятину, вместо таможенного крохоборства и налогов на богатство. Этот конфликт, подстегнутый тлеющей ненавистью меж благородными победителями алмарами, создавшими своими клинками империю, и благочестивым народом бригланов, взваливших на свои плечи поддержание жизни страны, уже многие столетия препятствовал возвращению истинного величия могучей Империи. Аристократы глумились над церковью и ударялись во все тяжкие, игнорируя даже рамки приличия, церковники позорили их с амвона и грозили вечным проклятием, простой же народ вынужден был лавировать меж двух этих полюсов, терпя ущемления и от тех и от других. И все же империя жила, несмотря на склоки, коррупцию и мятежи.
   - В ходе шестимесячного рейдерства волей Единого "Благочестивым", под моим командованием, по каперскому патенту Архиепископа, было захвачено шестнадцать больших и малых судов, получена добыча, посредством изъятия ценностей и выкупов, в размере шестисот тысяч в золоте, меди и серебре. Из поверженных в боях судов - три шваркарасских, четыре ригельвандских, одно судно богопротивного Королевства нефритовой маски, три пиратских без рода и племени, одно рейо-нейгрийское, прочие - без флага.
   Голос Магнуса, густой и сильный, мощным эхом звучал под сводами жилого помещения мортрихтского собора Бога-Защитника, он был подчеркнуто сухим и чопорным, капитан до сих пор злился за беспардонный ночной вызов посредством развратной монашки, без должной подготовки и организации. Подобное отношение претило чести и званию уважаемого и уважающего себя капера.
   - Рейо-Нейгрийское? Мне казалось с республикой нет войны уже продолжительное время и откупные приходят в срок, - голос второго собеседника был не в пример тише, но в нем чувствовалась упрямая, уверенная властность и сухость не наигранная, но природная и жесткая.
   - Торговец, ваша святость, вернее - душегуб, вез чумные одеяла на продажу туземцам.
   - Ох, Магнус, неисправимый вы правдолюб, сколь часто мне нужно повторять - Единому нет дела до безбожных варваров и уж тем более не познавших Руки Его блохастых анималов.
   Большинство жителей Гольвадии поклонялись Единому во Многих Ликах Светлому Богу. Для каждого сословия, народа, профессии или силы природы у Единого имелся свой Лик, он был многообразен. В Империи - колыбели этой веры, поклонялись пяти Великим Ликам - Жнецу, Созидателю, Властителю, Воину, Творцу, а также множеству средних и мелких ликов. Одним из самых уважаемых средних Ликов Единого был Бог-Защитник - он оберегал верных от гибельной скверны, его именем вершилась инквизиция. Сейчас Хаттон Магнус давал отчет о своем разбойном вояже в храме Бога-Защитника, где располагалась резиденция епископа-инквизитора - его прямого начальника. Беседа проходила в кабинете церковного иерарха, покои которого занимали все верхние, жилые помещения небольшого собора. Храм стоял на краю города, подальше от монастыря надменных мортиципатов, с которыми инквизиция не ладила, на холме - неподалеку от ставки графа-генерала, волею Кайзера наместника области - и, следовательно, вечно главного подозреваемого. С холма, через высокие окна открывался панорамный вид на Мортрихт - сборище угрюмых домов, узких, залитых тьмой улочек, горделивых готических соборов, мощных крепостей, рынков, порта и запруженных народом площадей. Все это утопало в угольных облаках и ночном тумане с моря.
   Лунный свет заливал помещение белыми и красными дорожками через узкие окна, тьма сгущалась под высокими резными сводами, кабинет был просторен и почти пуст. Лишь молчаливые каменные статуи святых, сжимающие кто меч, кто книгу в изъеденных временем пальцах, пыльные знамена, гобелены на духовную тематику, несколько книжных шкафов, узкая пурпурная ковровая дорожка на каменном полу и кресло, больше напоминавшее небольшой трон, в угоду чину или честолюбию епископа. Еще был гостевой диванчик, где, лежа в развязной позе, играла бантиком с белым котенком благочестивая сестра Хельга, невероятно раздражая и отвлекая благословенного капера от рассказа.
   Хаттон массивным истуканом возвышался перед креслом епископа, на расстоянии десяти шагов, ему не было предложено сесть, да и некуда было. Епископ же не менее монументально застыл на своем месте, являя вид сумрачного внимания, чуть комичный от того, что кресло явно создавалось для человека несколько иных пропорций, скорее всего, местного толстого приходского священника, и иерарх в нем выглядел как ребенок на взрослом стуле. Начальник и подчиненный являли резкий контраст - Хаттон был высок и массивен, широк в плечах, облачен в кожу и грубое сукно, перепоясан портупеями, на одной из которых за спиной крепился тяжелый двуручный меч, большая честь - не изъятый гвардейцами на входе. Епископ, чье имя было Никкодемус Альвинсгейм или патер Никкодемус, был сухощав и жилист, одет в строгую сутану, белевшую накрахмаленным воротничком, положенный по сану и званию золотой наплечник он заменял позолоченным кожаным, а вместо массивного золотого круга на цепи - символа веры, какой был у Магнуса, носил скромный, навроде кулона, серебряный.
   - Оставим ваши деяния, благословенный капер, и возможные дипломатические скандалы, которые последуют за ними. В целом - хвалю. Слава для вас, достойная награда вашим людям, лишь не забудьте о церковной десятине. Сколько она составляет по патенту?
   - Треть, за вычетом корабельных, - неприязнь Магнуса росла, он знал, что епископ прекрасно осведомлен обо всех пунктах каперского патента, и уж точно о финансовых его частях. Именно на эти деньги патер содержал несколько притонов и игорный дом, где набирали команды для верного морского воинства Архиепископа.
   Наибольший контраст являли лица говоривших. Широкое, чуть округлое лицо Хаттона выдавало его бригланское происхождение по матери, а прямой, крупный и ровный нос, тяжелые скулы, мощная челюсть, голубые глаза и светло-русый тон волос и бороды - отца-алмара. Лицо же Епископа было под стать телу худым, узким и костистым, изборожденным морщинами, с глубоко посаженным глазами серого цвета, и, несмотря на худобу, наметившимся вторым подбородком. Хаттон загорел под солнцем далекого Экватора, его кожа покрылась пятнами морской соли и загрубела. Иерарх церкви был бледным и холеным, несмотря на внешний аскетизм. Эмоции Хаттона можно было легко прочесть по лицу и глазам, его начальник был непроницаем - одно и то же выражение тонкого рта, один и тот же взгляд тусклых глаз.
   - Славно, - Никкодемус переходил к сути, это стало ясно по изменению тона, от скучающего - к цепкому и резкому. - Скажите, Магнус, вы еще помните, какие бывают церковные преступления?
   - Ересь мысли, духа и дела, - без раздумий ответил капер. - Искажение, демонизация, чернокнижие...
   - Хватит, хватит, - епископ поднял сухую руку в белой перчатке. - Вижу, капеллан Вертигос хорошо вас натаскал, передайте ему мою благодарность. Какая бывает ересь?
   - По незнанию, по наивности, по осознанию, по убежденности, - не понимая причины расспросов о столь очевидных вещах, продолжил капер.
   - Хорошо. Какая страшней?
   - Ересь духа, по убежденности.
   - И чем ее наказывают?
   Из-под свода собора выпорхнула летучая мышь и, громко хлопая крыльями, бросилась прочь. Сестра Хельга отвлеклась от котенка, умильно обвившегося вокруг ее правой руки и, сорвав с бедра нож, почти не целясь, метнула. Последовал предсмертный писк и звук падения. Монахиня продолжила тискать пушистого зверька.
   - Казнью, - голос капитана гулким эхом заметался под сводами, как недавно мышь.
   - При невозможности перевоспитания, - подытожил инквизитор. - А знаете, чем опасна ересь духа?
   - Я не привык, ваша святость, задаваться подобными вопросами, ересь суть форма греха гордыни, мой долг искоренять грехи, а не размышлять об очевидных причинах их вредоносной сути.
   - Изрядно сказано, Магнус. Но я вас все же просвещу. Ересь духа опасна тем, что исходит от ереси разума - злокозненной убежденности ошибающихся, в том, что они правы. Убежденные еретики готовы с оружием в руках отстаивать свои заблуждения, они несут прямой вред церкви и умаляют авторитет веры, лишая честных прихожан толики небесной защиты. Еретики оскверняют нас перед Единым, более того - любые еретические убеждения распространяются как лесной пожар или чума, находя червоточины в сердцах слабых духом. Дела и свершения подобных еретиков не просто грех - это мятеж. Мятеж против церкви, тех ценностей и культуры, которую воплощает институт святости, наконец - против самого Единого. Еретики ставят под сомнение древние законы мироздания, дарованные свыше. Они - как паршивая овца, способны заразить все стадо.
   - Могу я выяснить необходимость, что сподвигла вас, ваша святость, задавать эти вопросы? И давать подобные пояснения. Без сомнения, ценные.
   - Вы умны, Хаттон, я уверен - вы все уже поняли. Сегодня инквизиции не обойтись без вас и ваших людей. Вы нужны для борьбы с ересью.
   - Я и мои люди всегда готовы встать на защиту веры, по воле инквизиции и по приказу ее. Но в море. Я был уверен, что для борьбы с тьмой на землях благословенной Империи хватает гвардии Архиепископа, - голос Хаттона и его многословие выдавали подозрительность и раздражение, он начал подозревать, что его израненных, усталых после похода ветеранов хотят снова заставить сражаться, биться в тайной войне, от которой они желали отдохнуть.
   - Из всех правил, капер, есть исключения. А вам прекрасно известно - командование гвардией в городе находится под пятой мортиципатов, с которыми мы не ладим, - голос инквизитора стал мягким и добрым, будто он обращался к несмышленому ребенку. - А моих личных сил может не хватить для исполнения важной задачи. Более того - срочной задачи. Вас прислала мне сама длань Единого, так неужели вы отказываетесь исполнить его волю?
   - Нет, - капер склонил голову и осенил себя двуперстным кругом, прочертив святой знак в воздухе, как было принято, против часовой стрелки. - Но о каком деле идет речь? Я все еще теряюсь в догадках.
   - Славно. Тогда извольте исполнять. Оцепите своими силами притон светских буршей в Университетском квартале. Название - "Альфа и Омега". Сегодня, в ближайшие часы. На месте встретьте сестру Хельгу. Там располагается гнездо еретиков, совместными действиями, во славу Единого, оно должно быть разорено.
   - Так ли велика опасность? - Кустистые брови Хаттона взлетели вверх, он много слышал о студенческом вольнодумстве, но использовать отпетых головорезов "Благочестия" против обычных молодых бунтарей, это выглядело излишним.
   - Это нам и предстоит выяснить, - уверенно сообщил Епископ. - Сейчас я подозреваю лишь малую ересь мысли, по незнанию. Но дело требует тщательного расследования. Обеспечьте мне пленение еретиков, и мы вместе дознаемся правды.
   - Моими руками - ваша воля, - коротко поклонился Магнус.- Нет. Воля Единого.
   Он не мог позволить себе упустить шпильку в адрес начальника, который вел себя слишком вызывающе спокойно. Цинично.
  
   До рассвета, когда зрачки ночных светил потухнут, уступая место торжествующему Солейрису, оставалось еще не менее пяти часов. Два из них ушли на приготовления. Добраться до таверны "Нож и кабаний бок", где располагалась мортрихтская "резиденция" Хаттона, убедиться, что боцман Оромонгарг "Бичеватель", из выкруженных гигантов-гетербагов, не выселил, ратуя за безопасность, всех прочих постояльцев, переодеться и съесть кусок знаменитой буженины трактирщика. И наконец, скрепя сердце - отдать приказ, отправить кровавых живодеров, абордажников боевого каперского судна, шесть месяцев не видевших ни женщин (или подходящих мужчин, часть абордажников были женщинами), ни вина, а лишь смерть и сталь, в сердце Университетского квартала, где в тихом неведении глодали гранит науки лучшие, а потому совершенно инфантильные молодые люди Империи.
   Сам Хаттон вышел с небольшим запозданием, не удержавшись и потратив время на пару кувшинов любимой медовухи. Он решил наверстать упущенное время, пользуясь знанием переулков Мортрихта, ничуть не изменившихся с его жестокого детства. Капер переоделся и сильно переменился, место кожаного кафтана и одежды из грубого сукна занял черный редингот с пелериной, удобные городские брюки, расшитый жилет и даже часы к нему, шелковая рубаха с воротником-стойкой и щегольской берет с пером, неизменны остались лишь ботфорты, обитые бронзой, и перевязь с "Душеспасителем" - двуручным мечом капера.
   Блуждая впотьмах, и понимая, что город все же переменился, Магнус наткнулся на отвратительную сцену - двое дюжих мужиков, в обносках и заросших черным волосом почище медведей, избивали согбенную старуху, пытаясь вырвать из ее скрюченных пальцев звенящий медью тощий кошель.
   Без особых раздумий капер обнажил меч. Он не щадил в бою даже прекрасных амиланиек, не собирался щадить и отрепье. Хватило одного широкого взмаха, мощный удар был нанесен с короткого разбега, а злодеи к тому же стояли близко, над телом жертвы. Одна лохматая голова пала в грязь, отделенная от тела, второй свалился с раной в спине, заливая мостовую кровью из разрубленного хребта. Вытерев меч о полу своего редингота - одежда оборванцев не годилась. Хаттон помог старушке подняться.
   - Славь Единого, матушка! Видно, он своею милосердной дланью направил меня сюда. Дозволь проводить тебя до дома.
   Мортрихт был славен несколькими вещами - портом, куда приходили корабли даже с Дракия и Великого Хмааларского Султаната, Собором Великого Жнеца, под сенью которого также притулился более скромный монастырь мортиципатов, огромным кладбищем, которое как раз и охраняли боевые монахи. И наконец - Университетским кварталом, где вечно кипели нешуточные страсти. Бурши из двух светских университетов не давали проходу послушникам из богословского, а те, в свою очередь, сплотившись, наносили ответные удары врагам. Словно две враждебные крепости стояли друг против друга - университет Единого и университеты Императора, ведя постоянную канонаду идеями, аргументами и контраргументами в споре о том, за кем останется интеллектуальное превосходство, а значит, и дух страны. Неустанно университеты выбрасывали навстречу неприятелю вооруженные силой отточенного разума отряды студентов и преподавателей, горящих задором благородной схватки ума. Но те рассеивались на циркумвалационной линии пивных, борделей, игорных домов, клубов и прочих развлекательных заведений, во множестве возросших на благодатной почве стипендий, родительских денег и здорового студенческого стремления отдохнуть после тяжкой учебы, на территории квартала. Университетский квартал славился своими страстями, дуэлями до первой крови и, конечно, попойками. Это было самое веселое место города Смерти.
   Но сегодня тут было совсем невесело, извечный праздник испарился из квартала, испуганный грохотом подкованных сапог и треском взводимых курков. Новые лица, полные нездешней жестокости и застарелого отупления насилием, внесли жутковатый разлад в заведенный порядок ночей этого места.
   Провожая благодарную старушку до дома, оказавшегося совсем не близко, Магнус чувствовал, что упускает нечто важное, его исподволь глодал червь сомнений. И не зря, легкое подозрение по мановению руки коварного чернокнижника обратилось мрачной уверенностью. Он опоздал.
   Толпа неистовствовала, в строго дозволенных рамках, волнуясь вспугнутым зверем, надо полагать, петухом или любопытной кошкой, она не пересекала границ дозволенного. Тому порукой была пехотная цепь, рассеянные по плутонгам морские головорезы надежно отделяли место действия - "Альфу и Омегу", от волнующегося сборища, то и дело стрелявшего в безразличных пиратов гневными тирадами и возмущенными вопросами.
   - Эй! Какого черта? Кто вы такие?
   - Что за беспредел, я так хотел сегодня напиться!
   - Зачем вас сюда поставили?! Убирайтесь!
   - По чьему приказу!
   - Произвол!
   - Негодяи!
   Всем возгласам отвечали лишь безучастные взгляды, да изредка поднимавшиеся стволы тяжелых мушкетов, заставлявшие быстро прийти в себя самых ретивых любопытствующих. Неподалеку также топталась городская стража. Светская, малочисленная и очень напуганная.
   Но, несмотря на видимый порядок, вернее, минимум беспорядка в этом бардаке, Магнус с каждым шагом понимал, что дело пошло не так. Произошла какая-то ошибка. Фатальная.
   Легко протолкавшись через молодежь, вооруженную лишь лампами, факелами и изредка дуэльными рапирками, капер миновал кордон, походя похлопав по плечу сержанта дежурной ватаги.
   - Так держать, Орблих!
   И, наконец, понял, что было не так. В воздухе пахло железом. Мерзкий аромат, он шел не от клинков и мушкетов, ни от портупей и доспехов людей Хаттона. Он шел "Альфы и Омеги", приземистого одноэтажного трактира со старомодной соломенной крышей и слюдяными окнами-квадратами, через которые пробивался тусклый свет умирающих ламп.
   Не слушая сбивчивых объяснений начальника абордажной команды, благословенный капер вошел внутрь. Пол под ногами чавкал и имел неприличный бурый цвет. Любой опытный вояка, осведомленный о боевых ухватках и нечеловеческих, дарованных Единым, силе и скорости покаянных сестер, мог легко восстановить ход произошедшей бойни.
   У выбитой двери валялись два тела, пухлый толстячок лежал навзничь, сжимая в руках свисток, алое отверстие от меча красовалось в его подбородке. Вторым валялся плотный парнишка чуть за двадцать, пятикурсник. Он успел схватиться за рапиру. Но не вытащить из ножен. Шею будто сгрызли волки, на ней отпечатались зубы. Зубья вернее, боевой цепи, предназначенной, чтобы поражать нежить и демонов, обладающих бешеной регенерацией.
   Далее были еще тела, студенты и молодые преподаватели, среди перевернутой мебели и разбитой посуды, винных бутылок и непочатых кружек пива. Не многие поняли, от чего умерли. Почти никто не испытал боль, каждому была нанесена лишь одна рана. Зверская, смертельная, бессмысленная рана. У всех была одна общая черта, капер опять догадался не сразу - небогато одетые, просто выглядевшие, все были из низших сословий - купцы, ремесленники, горожане, которым повезло поступить на учебу. На них не распространялся Хабеас Корпус Санкта, правом на полную церковную процедуру суда в чрезвычайных условиях обладали только аристократы. Прочих Хельга имела право карать. Или миловать. Тел было три десятка.
   - Твою мать, - следом за капитаном в таверну вошли его бойцы.
   - Храни нас Единый. Че ж они сделали-то?!
   - Вроде не раки.
   - И не мертвяки.
   - Рогов тоже не вижу.
   - Молчать! - от рева Хаттона затряслись окна.
   Оставшиеся нашлись в подвале, среди стопок исписанных листов, горки перевязанных бечевой книг и нескольких брошюр на дешевой бумаге. Избитые, но живые, прижавшиеся к дальней стене, подальше от страшной женщины, чьи волосы слиплись от крови, а одежда приобрела оттенок старого вина. Пачками листов, найденных неподалеку, Хельга "Кровь и кости" вытирала оружие. Вокруг нее медленно затухало золотое сияние, признак сильной веры и праведности.
   - Это было необходимо? - перехваченным горлом, глядя не на монашку, а на пятерых юных, богато одетых буршей и полного мужчину средних лет у стены, спросил капер.
   - Ты опоздал, а еретики оказали сопротивление, в моем присутствии оскорбили церковь. Я их судила, - пожала плечами монашка, изобразила на лице виноватую улыбку и встряхнулась по-собачьи, разбрызгивая алые капли с волос.
   "По волчьи", - подумал Магнус.
   Перебарывая отвращение, капер отвернулся, поднял с пола одну из брошюр "Святость в тебе. О чем умалчивают клирики". Название скорее для безобидного антицерковного памфлета. Проглядывая испещренные умными словесами белые страницы, он медленно подошел к пленным. Сзади по ступеням опасливо спускались абордажники.
   - Выносите улики, - весело приказала бойцам монашка. - Все в храм! Прямо к его святости Епископу!
   - Ты! Как тебя зовут? - обратился тем временем к невысокому, веснушчатому мальчишке в дорогих одеждах Магнус.
   - Стефан ван Бентерхольц! Вам это с рук не сойдет!
   "Ван Бентерхольц, городская аристократия, не из последних, владелец половины мортрихтских газет".
   - Тебя? - вопрос был адресован к девушке в заляпанном кровью бальном платье.
   - Я не обязана отвечать! ... Ирма ван Штросс.
   "Ван Штросс, придворная фамилия"
   - А тебя? - взглянув на следующую "еретичку" Хаттон внезапно испытал острый приступ ненависти. Ненависти к церкви и себе. Она не была красива, смуглая, черноволосая, тощая и нескладная, не изжившая еще всех детских "локтей и коленок", в целомудренном платье под горло и без украшений. Но у нее были потрясающие глаза цвета морского дна, в которых горела затаенная сила, и тонкие губы, сжатые, но не дрожащие, как у остальных.
   - Герда. Герда ван Монхольд. Я готова во всем сознаться, если остальных отпустят.
   Капер лишь покачал головой. С неожиданной яростью он обрушился на единственного взрослого в компании - тучного мужчину с залысинами в одежде университетского профессора. Мужчина лелеял в руках разбитое пенсне, похоже, искренне сожалея о потере, а по ступеням сверху в подвал текла кровь.
   - А тебя! Тебя как зовут? Как зовут тебя, гнилая ересь? Человеческая гнусь!
   - Я Ольбрехт ван Томмельбаум, господин Магнус, - спокойным и размеренным голосом, как на лекции произнес человек.
   - Что? Не может быть.
   - Но это так, - полный человек слабо и неуместно улыбнулся.
   Вновь покачав головой, капер резко развернулся и ринулся прочь из этого наполненного страхом и пылью подвала. Хотелось воздуха, воздуха и неба. Ольбрехт ван Томмельбаум был одним из самых известных ученых Империи - инженер, естествоиспытатель, геолог и географ, математик, геометр и автор сотен научных очерков, которые ценили даже высокоразвитые инженеры Великого Пара, гартаруды. Ольбрехт всегда собирал вокруг себя самых талантливых, трудолюбивых и умных студентов, читал им лекции вне университета, проводил диспуты, оберегал как свою семью. Такие ходили слухи. И если им верить, от клинка и цепи безумной фанатички не более получаса назад пал цвет имперской науки.
   За спиной у капитана раздалось:
   - Этих в кандалы и в собор инквизиции. И если хоть один сбежит... Я вами буду ооочень недовольна, - нарочито нежный голосок Хельги звучал противнее скрипа ногтем по стеклу.
   Хотелось выть. Хотелось сорвать с лица кожу. Хотелось сбросить массивный, давящий круг Единого и топтать его ногами. Хотелось в море. В море, найти там фрегат Адмирала или корвет "Клоуна" и сдохнуть в неравном бою. Лишь бы прочь из этого города. Города, в котором из-за угольных облаков даже не видно неба. Впрочем - хорошо, что не видно, там, в небе, лишь ухмыляющийся Хас, холодная Лунная Леди и безразличные звезды. Хотелось, но хотелось человеку, а Хаттон был благословенным капером.
   - Строй людей, давай городское каре, и чтоб ни выстрела без приказа - все же на родной земле. Будем конвоировать, - почти шепотом отдал приказ Магнус, но его боевой офицер был опытным и тертым, тут же бросился исполнять.
   Медленно шло каре пиратов-мушкетеров по ночному городу, толкая в центре вяло переступавших скованными ногами, отупевших от страшных событий пленников, еле сдерживал себя Хаттон Магнус, желая пулей нестись к дворцу бессердечного инквизитора. Но шел. И командовал. Такой же отупевший, как его пленные. Трижды отряд пытались остановить - сначала стража, потом бойцы светского гарнизона города, наконец - группа вооруженных аристократов. Но получив отказ выдать "захваченных" добром и узрев глаза благословенного капера, никто не решился пойти дальше слов и угроз. А как только еретиков спустили в подвалы, в самое нутро собора Бога-Защитника, Хаттон рванулся вверх, в кабинет человека, истинно ответственного за бойню.
   - Как? Как вы допустили, отче?! Градес меня побери!
   - Не поминай имя дьявола всуе, и при особе моей, - Никкодемус Альвинсгейм был как прежде сух и холодно вежлив.
   - К Крахоту ваши нравоучения! - владыка гольвадийской преисподней имел три имени. - Чем можно оправдать эту бойню? Где здесь милосердие церкви? Где еретики? Это ученые, студенты, люди мудрости и знаний! Неужели не было иного пути?
   - Должное свершилось. Пути Единого неисповедимы, а сестра Хельга знает их лучше нас с тобой. Ты видел вокруг меня золотое сияние? А вокруг себя? То-то же.
   Лишь немногие истинные священники Единого умели творить чудеса. Да, каждый истинно совершал чудо, волей Его во время таинства посвящения, но затем многие сходили с пути и утрачивали истинную святость. Путь веры был тяжел, немногие могли осилить посты, молитвы, воздержание, но многие даже без чудес оставались полезны Храму. Никкодемус был из таких - он как никто умел эффективно организовать работу инквизиции, снизить расходы, обеспечить стопроцентную отдачу затрат. И потому Архиепископ и Кардинал Бога-Защитника закрывали глаза на некоторые вольности несвятого отца - бордель, который он соорудил в монастыре для проштрафившихся сестер господних, дворцы, которые строил на сэкономленные средства, и иные прегрешения, вроде неравнодушия к мальчикам из хора. Епископ был полезен и умел делиться. Хаттон был прекрасно осведомлен о грехах начальника, но Епископ умел быть очень надежным союзником для пирата, до сего дня.
   - Я вижу одно - гнусь Пучины разъедает море и сушу, демоны ведут непрестанную охоту за душами грешников, мертвецы ночами встают из могил, а амиланийки с их гнуснейшей Великой Матерью кастрируют мужей и сожительствуют с женами, все множа границы своей загонной империи. А меня отправляют хватать детей! Детей, которых вместо борьбы с чернокнижниками, режет Покаянная сестра!
   - Твой гнев, Хаттон, исходит из скудоумия. А оно проистекает из недостатка почтения и неспособности увидеть всю картину. Впрочем - сегодняшняя ночь, ее остаток, расставит все по своим местам. Если еретикам нечего скрывать - их вновь благосклонно примут в объятия церкви. Если же они как-либо проявят свое нутро, изъеденное гнилью сомнений, значит, все сделанное будет по воле Его. Да к слову - для их охраны, до утра, мне понадобишься ты и твои люди.
   - Как будет угодно, патер, - рявкнул сдавленным от ярости горлом капер и покинул кабинет.
   Ранним утром собор Бога-Защитника штурмовали, "еретиков" пытались отбить, обеспокоенные родители благородной молодежи и высокое руководство университета были возмущены самоуправством церкви. Инквизиция не имела права хватать аристократов без веских улик и, более того, устраивать бойню в городе они тоже не могли. Без веских оснований.
   Хаттон Магнус не участвовал в бою, у нападавших, разряженных в плащи и маски, но выдававших своими действиями бойцов городской стражи и гарнизона, даже несмотря на поддержку магов-аристократов, не было шансов против закаленных ветеранов капера и элитной охраны инквизитора, в которую входила и Хельга.
   Потому капитан просидел все утро в уединенной келье, куда не доносились звуки выстрелов, он читал. Читал брошюру с потешным названием.
   "...Посему было установлено, что святость является прямым следствием человеческой природы, ни от обрядов, ни от таинств не зависимой, а лишь от чистой, незамутненной веры исходящей, коя форму может принимать самую свободную, не отягченную митрой и кадилом. Из чего следует: Примо - святость есть неотъемлемая функция человеческой природы в равной степени дарованная каждому, без деления на сословия и признаки; Секундо - вера не требует ни сложных обрядов, ни многотрудных ритуалов, ни дорогих облачений, ни храмов, ни податей; Терция - клирики, посредством церкви и "Многоличия", якобы святого писания, а равно посредством сокрытия истины, утаили от народа истинную природу веры, тем самым узурпировав силу постигать могущество Единого и иных богов, которые суть одно, и утаив для себя, как для посредников меж мирянами и Всевышним, возможность творить чудеса; Кватро - именем означенных положений становится очевидно, что созданная клириками картина мира ложна, и корнем своим имеет зло мистификации, направленной на установление царства лжи и террора, и лишь освободившись от оков сутан и инквизиций сумеет человек взять судьбу свою в свои руки, обрести свободу и не зависеть ни от кого в вопросах постижения мощи Единого, борьбы с гибелью и обретения Божьей Благодати..."
   Штурм собора Бога-Защитника стал актом открытого святотатства, уверив всех, желавших увериться, в виновности захваченных еретиков. Широкие массы быстро забыли о бойне, учиненной в Университетском квартале, услышав о подобном богопротивном деянии. Подогреваемые проповедями на площадях и с амвонов, простые жители Мортрихта быстро забыли о том, что в "Альфе и Омеге" погибли такие же, как они - горожане, ремесленники, купцы. Им сообщали, что захвачены и побеждены были еретики-студенты, ненавистные за богатство и власть аристократы, к коим быстро причислили всех "еретиков" и живых и мертвых. Университет пытался выдвигать контраргументы, организовывать митинги и протестные выступления, но они потонули в реве толпы, жаждавшей зрелища - справедливой расправы. И Альвинсгейм дал им зрелище.
   Епископ-инквизитор превратил расследование по делу "еретиков Альфы и Омеги" в масштабное действо, всепоглощающий спектакль торжества благочестия. Публичные процессы, куда пускали всех желающих, где с кафедры выступали ученые-богословы, зачитывали избранные, вырванные из контекста труды "архиеретика" Ольбрехт ван Томмельбаум, разоблачая в них черные замыслы и подрыв устоев, посягновение на столпы общественного порядка. Пытавшегося оправдаться ученого и его студентов затыкали тычками и насмешками, их допускали к трибуне лишь для того, чтобы полить грязью, выстебать их аргументы и потребовать покаяния. Но еретики не каялись.
   Им грозили, их пытали, их увещевали, но "благородные белоручки" стояли на своем, отказываясь признать ложным даже букву, даже отдельное слово из "Трактата о вере", ставшего основой того памфлета, что читал Магнус, читал и перечитывал темными ночами, весь месяц, пока шло разбирательство. Дело шло к костру. Нет, не такого финала хотел Альвинсгейм, но выбора не оставалось. Либо он сожжет еретиков, либо их мысли, будто ядовитые миазмы, просочатся за стены тюрьмы, отравив слабые души паствы. Инквизитор хотел прилюдного покаяния, слез раскаяния от похудевшего и осунувшегося, истерзанного профессора, крика "отрекаюсь" из молодых, истерзанных удавкой глоток студентов. Но впереди маячил лишь столб дыма и багровое пламя к небесам.
   За день, до назначенной экзекуции Хаттон Магнус спустился в темные подвалы, их охраняли, перебарывая отвращение, его люди, такие же проклятые, как и он сам. Пройдя мимо ряда чугунных, источенных временем и сыростью дверей, массивным ключом он отворил тот, за которым скрывалась Герда. Она лежала на прелой соломе, среди вони и гнуси глубокого застенка, еще более похудевшая, изможденная, но сохранившая блеск силы в глазах и упрямую твердость губ.
   - Я прочитал, - произнес Хаттон, входя, и опасливо, будто не желая спугнуть, останавливаясь у порога. - Там хорошо написано. Мудро. Но неужели оно стоит того, чтобы умереть? Эти слова. Эти буквы. Я не знаю, сколько в них сути. Но они не стоят мук, и не стоят костра. Церковь милосердна...
   - Глупыш, - произнесла девушка, улыбаясь. - Бедный, наивный, бородатый глупыш. Такой большой, и такой маленький. Не хмурься.
   В ее глазах сияла бездонная даль. И обреченность.
   - Стоит. За них стоит умирать. Страдать. Терпеть. И гореть. Мы станем пеплом. И они вдохнут этот пепел. Почувствуют, узнают. Поймут - что есть эта церковь. И эти священники. И этот Бог. И увидят путь, где нет соборов, сутан, штыков и костров. Путь к свободе. И чистому сиянию истинной веры.
   Бездонная глубина ее глаз смотрела прямо в душу, заскорузлую от ржавчины и крови душу благословенного капера. Бездонная глубина сочувствовала ему, неспособному понять истину. Оловянному солдатику со штандартом Архиепископа, навсегда пришитым к судьбе.
   И была ночь, и было шесть костров, и черный столб дыма, уходящий к небесам, сливающийся с угольными облаками над Мортрихтом, городом Смерти. И был в тех кострах шакалий страх епископа, не посмевшего провести сожжение перед толпой. Он хотел дать людям урок, но боялся, что урок кто-то испортит. Из толпы ли, или от костра. Он равно побоялся вырвать им всем язык, чтобы горели молча. Знал - родственники потом вырвут язык ему и его близким. И потому костры горели ночью, в конце фиратонакреша, месяца поминовения мертвых кораблей. И горели они на огороженном пустыре, где были лишь иерархи церкви. А среди иерархов - молчаливый глава мортиципатов в глухом балахоне и маске-черепе, живущий, по слухам, волей своего Бога уже двести лет, Сенион "Жнец" - он и прочие, молчали пока шел громкий процесс, молчали, пока шли пытки, молчали, пока чужую правду с кафедры втаптывали в грязь. Молчали, но не одобряли. И лишь сейчас, вступив в права над еретиками, Сенион произнес, выразив Никкодемусу свое презрение:
   - Отказываю в упокоении, - и указал латной перчаткой с крючковатым когтем на костры, позволив родиться в сердце инквизитора страху, о загробном мщении.
   Но пока пылали костры и сладко, тошнотворно пахло горелым мясом, Хаттон, бывший там же, подошел к Альвинсгейму и спросил:
   - Почему так? Так было нужно? - и голос был пустым, тусклым.
   - Я расскажу тебе правду, мирянин Хаттон, только здесь и сейчас, - в голосе инквизитора впервые звучали эмоции. - Есть ересь духа, и она исходит из ереси разума, разума, который мечется в клетке своего бессилия, стремясь, теша свою возвышенную гордыню, добиться перемен и передела. Даже если перемены эти, как водится, идут рука об руку с великой кровью. Этот разум точит дух гордыней, и так рождается безумное, темное вдохновение. И разум выплескивает из себя ублюдочное дитя - идею. И та идея повествует, как разрушить мир. И на костях создать прекрасный новый. Ты слышал о чем-то прекрасном, что стояло бы на костях, Хаттон?
   - Но эти мысли, они столь верные, столь чистые, - чуть заикаясь, произнес запутавшийся капер. - Вера, для всех.
   - Воистину, Магнус, - продолжил хитрый иерарх. - Вера для всех. Вера для всех - это как богатство для всех. Раздай всем золота поровну, и что получится? Скоро те, кто хитрее, сильнее или лучше умеют договариваться ограбят слабых, одиноких и безвольных. Богатство просто переделят. Знаешь ли ты, Хаттон, что будет, если каждый будет творить чудеса, если каждому будет дана частичка благословенной силы Единого? Я опущу мысли, о том, что многие возгордятся и создадут себе меньших идолов, из тех, кто проворней и лучше "чудит". Опущу и прочие в таком духе опасения. Но скажу о главном - не станет церкви, не станет ее могущества и благословенных институтов, некому будет сохранять знания о том, как побеждать демонов, как упокаивать нежить, как оберегать от скверны Пучины. Не станет благословенного флота, ведущего охоту за искаженными судами хаоса в морях. Не станет мортиципатов, цепом и молитвой упокаивающих встающих из могил мертвецов. Для всего, что я назвал, нужна организация. Но если каждый будет творить чудеса, зачем ему все это будет нужно? Ведь быть монахом - это тяжело. Боевые монахи встают до зари, упражняются с оружием, умерщвляют плоть, учат молитвы, полезные именно в их деле. Также поступают целители. И инквизиторы. А когда все станут равны, ничего этого не станет. И придет гибель. Демоны. Хаос. И каждый будет сам за себя, не имея сил ни на одно нужное чудо. Вот кому достанется мир, где всем будет поровну. Там не будет ни культуры, ни веры, ни надежды. Лишь свобода. Хе-хе. Понял? Что ж, оставим это. У меня есть для тебя новое задание.
   - Моими руками - ваша воля, - лишь смог произнести капер. Он больше не вспоминал бездонные глаза, круг Единого вновь уверенной тяжестью повис на груди.
   А много лет спустя, когда Хаттон уже покинул храм Бога-Защитника и стал водить боевые эскадры под знаменем Бога-Воина, и прошлые события стерлись из памяти... Герда вернулась, как бессмертный и неуязвимый дух мстителя. Абсолютно уверенная в своей правоте мертвая девушка, почти такая, какой он запомнил ее при последней встрече в камере. Только в бездонных глазах была пустота и холод адских бездн. И не спасли Хаттона ни вера, ни его ветераны, был потерян даже могучий галеон, обращенный в пылающий горн мести. Никкодемусу Альвинсгейму повезло, за пару лет до того, он умер от обыкновенного сифилиса, а вот сестру Хельгу мститель нашел и превратил ее в кровь и кости. Но для капера все закончилось хорошо. Его защитил фокусник и чародей, великий магистр колдовства и чернокнижия, всегда привыкший полагаться только на свои силу и истину, не зависящий ни от веры, ни от массовой истерии, ни от божественных покровителей маэстро Хорус.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"