Аннотация: Еще один рассказ из цикла - последний про Экселя
Подорожник
Ну, с днем рожденьица, Ильмар! Храни Бозя твою дурную голову и умную задницу. Накат!
Ты чего ржешь, Крысенок? Не знаешь разве, что на дороге задница у тебя - как у собаки нос? Нежный и чуткий... Не задница нежная, Крысенок, а нос. Не путай меня. У-у, срамотники!
Нет, не самдобирался, баржака вел. По виду - вылитый Святой Гвайхен с фресок этого... не помню, как его...Волосы нитью золоченой вьются, глазки - голубая эмаль, а морда благородная и напыщенная. Глянул я на него иподумал, что попалсятошный котик, гораздый только мявкать и гадить. Что "а оказалось"? А оказалось, не только! Га-га-га!
Разливай по новой! Крысь, передай-ка вон ту ножку, позажаристей... И-эх, отпразднуем именинника!
1.
Началось все не ахти - с Музгая-ваденжанина. Еще летом ушлый смуглец попался на сомнительной сделке, а Эксель не стал с ним морочиться, отпустил. И Музгай, прежде чем выкатиться из караулки, шепнул, что в долгу не останется. Дескать, знает он проводника, который может довести, куда надо, быстрее, чем голуби долетят. Эксель взял это на заметку, вдруг пригодится?
И пригодилось. Он уже был в городской страже не новичок, и мог отпроситься у капитана на целый месяц, да с деньгами все не складывалось. А тут и деньги, и время - но срок на исходе. Вот и вспомнился Музгай с его волшебным проводником.
Ваденжанин зазвал Экселя в "Тростникового идола". И теперь парень сидел и думал, не означает ли "волшебный" то, чего не бывает? Есть про денговское племя то ли пословица, то ли скороговорка: "Кум у денгов покупал козла, выкупало кума после полсела". Музгай говорил: не проводник - скала. Говорил: доведет - глазом не моргнешь. Музгай говорил: слушай его, как родственную мать. Говорил, а сам пиво дармовое кушал.
- Чего-то не видно, - перебил его размышления денг, озирая полутемную дымную таверну. - Пойду-то поищу.
- Пойду-ка, - буркнул Эксель, поправляя.
- Что?
- Съел почто!
Ваденжанин захлопал длинными ресницами, но Эксель махнул рукой - вали, мол. Не стал объяснять поговорку. Куда ему поговорки учить, если он разговаривать как следует не умеет. Зато пиво жрать умеет, две кружки опростал. И наверняка встал из-за стола не для того, чтоб выдуманного проводника искать, а за третьей порцией намылился. Но, правды ради, Эксель отметил, что на кувшин красного Музгай не покусился. Велел заказать - для проводника, мол, - но себе налить не просил.
Народу прибывало. Ввалилась уже теплая компания дебелых молодцов - то ли охранники при торговом караване, то ли бандиты, а может, все сразу. Завизжала служанка, стиснутая лапами с двух сторон, следом грозно раскатился басок хозяина. В ответ молодцы примирительно заворчали и утихомирились, рассевшись за длинным столом.
- Смеетесь?! Смеетесь, блудодеи! - взлетел под закопченные балки дребезжащий голосок. Из дальнего угла на охальников загрозил пальцем монашек с одутловатым пропитым лицом. - А того не ведаете, что смерть уже стоит у вас за плечом! - Потеребил монашеский ошейник, посмотрел на Экселя через ползала, и зачем-то уточнил: - За левым.
Кто-то сзади увесисто положил руку Экселю на плечо. На левое. Парень вскипел и распахнул рот, чтобы наконец выплевать все, что он думает о ваденжанах, монахах и козлах, которые лезут добрым людям под руку... Повернул голову - и поперхнулся. Уж больно костлявой была рука, лежавшая на плече. Эксель, холодея нутром, скользнул взглядом вверх. Над ним нависал черный потрепанный плащ с капюшоном. Из-под капюшона торчал длинный подбородок с редкой седой щетиной. Узкий рот был похож на шрам, а крючковатый нос - на клюв. Выше что-то поблескивало - может, глаза, а может, болотные огни. Левой рукой видение сжимало тяжелый посох.
Если бы нечистая сила явилась в городской кабак пугать богохульников, она выглядела бы именно так.
Незнакомец убрал руку с плеча юноши, полез куда-то в складки плаща и достал измятую оловянную кружку. Эксель уставился на кружку, потом посмотрел чужаку в лицо, вернее, в подбородок. Бескровные губы разлепились, и мрачный истукан прогудел:
- Налей старому воину.
Из-за черного плеча высунулась мордашка Музгая.
- Это он! Проводник! Зовут Подорожником. А это - Эксель Солома.
Подорожник со стуком поставил на стол свою кружку и провел по голове пятерней, стаскивая капюшон. Показались глаза - темные, с паутинками морщинок по углам, затененные косматыми черными бровями. Затем из-под ладони выпер высокий шишковатый лоб, над которым щеткой вздыбились коротко стриженные волосы, когда-то черные, а теперь обильно сдобренные солью. Из-под ворота плаща что-то топорщилось, и, присмотревшись, Эксель увидел, что на горле у Подорожника красуется монашеский ошейник. Только не кожаный, а железный.
Юноша поднял удивленный взгляд на лицо старика. А тот, коротко двинув бровями, выразительно посмотрел на пустую кружку. Эксель вздохнул и плеснул туда сухого вина из припасенного кувшина. "До краев", - шепнул ему на ухо Музгай так неожиданно, что парень едва не выронил посудину. "Свел с проводником - проваливай!" - зарычал он через плечо. Музгай что-то буркнул и сгинул.
Старик неторопливо осенил себя святым знамением, бережно взял кружку со стола и осушил ее двумя большими, гулкими глотками. После чего водрузил кружку обратно, перешагнул через лавку и уселся рядом с Экселем. Тут же сбоку подскочила румяная служаночка, брякнула на стол тарелку с пирожками и, прощебетав: "Это от хозяина!", упорхнула прочь. Проводник взял с тарелки пирожок, отломил половину, просыпав гречку с яйцом на столешницу, и, прежде чем отправить кусок в пасть, спросил:
- Куда тебе?
Эксель замешкал с ответом, разглядывая странного проводника. Острый глаз схватывал все мелочи - как человек двигался, как держал голову, какие у него мозоли... Во-первых, это воин - тертый, опытный. Мечник. Но посохом своим тоже не дурак подраться. Ишь, как ловко его перехватил, приставляя к стенке. И недалеко отставил - в самый раз, чтобы тянуться не пришлось. Во-вторых, не бедствует. Одежда потертая, ношеная, но добротная и по размеру. В-третьих, привык командовать. Привык, что его слушаются. Даже стражники. Вон, как уставился, не дождавшись ответа.
- В Вереск, - сказал Эксель. - Но мне туда надо попасть не позже Ракитова дня.
- Ракитов день? - переспросил старик и прищурился.
Эксель понял, что неудержимо краснеет. Однако больше вопросов не дождался.
- Время есть, - сказал Подорожник, наливая себе новую порцию вина. - Бозя поможет - успеем. Если выйдем завтра на рассвете.
Эксель наблюдал, как старик уписывает пирожок за пирожком. Хотел верить - и не мог. Ну, нельзя попасть в Вереск за три дня. Хоть тресни, а не попадешь!
- А это, кыся, не твое дело. Если не передумаешь, приходи завтра с утречка к Северным воротам. Только гляди: ждать не буду. У меня и своих дел хватает.
- Я-то приду, - криво усмехнулся юноша, хватаясь за последний пирожок. - Главное, чтоб ты довел. А то затащишь в какие-нибудь болота - и поминай, как звали.
- В болота я тебя непременно затащу. И пригляжу, чтобы ты не утоп насмерть. Поэтому будут у меня к тебе условия.
- Какие еще условия? - нахмурился Эксель.
Подорожник долил до краев кружку, а остатки вина из кувшина выплеснул прямо в рот. Причмокнул, отставил кувшин в сторону и, навалившись локтями на стол, заглянул Экселю в глаза.
- Первым делом: от меня - ни на шаг. Без спросу.
Эксель кивнул.
- Есть-пить с рук. Только то, что разрешу.
Снова кивок.
- Слушаться меня, как мать родную. А в тех дебрях я тебе и буду завместо мамаши. Скажу: лежи - лежишь. Скажу: беги - бегишь!
- Мы что, воевать там будем?
- Может, и воевать. От вас, сопляков, никогда не знаешь, чего ждать.
Эксель призадумался. Условия страненнькие, да и проводник - человек необычный. А раз так, то может статься, что за три дня до Вереска доберемся.
- Сколько возьмешь?
- Серебрушку в один конец.
- По рукам!
- Идиотом быть не запретишь. Но один закоснеет и останется памятником собственной убогости, а второй - глядишь! - побарахтается и выгребет на берег. Что "какой берег"? Не цепляйся к словам. "Берег правильного понимания вещей"? Точно, Ильмар, так его, щуреныша цеплючего! Чтоб не мешал брехать.
Вот и этот баржак сперва показался убогим, как те сагайские макаки - ничего не вижу дальше носа, ничего не слышу, зато трепаться могу - мама моя дорогая! - успевай только рот ладошкой затыкать. Но я как на дорогу вышел, шугнул его. "Опасно здесь", - говорю. А кутятам только про опасность намекни - сразу уши прижимают и глаза таращат по сторонам. Бдят, то бишь. Баржак побдил до полудня, а потом заскучал. Тут уже мне глаза таращить пришлось. Со скуки человек дурным становится. И шею свою, и душеньку своротит набок - квакнуть не успеешь.
2.
Дождь кончился. Иссяк, а может, решил передохнуть и собраться с силами.
Новые сапоги превратились в два комка бурой грязи, над которыми сверху жалко посверкивали красные отвороты - хана сапогам. Плащ отяжелел и противно облепил колени. Во рту пересохло, вода во фляжке кончилась. Эксель украдкой пососал промокший рукав и с уважением посмотрел в спину Подорожнику. Тот, отмахивая шаги старым крепким посохом, месил себе глину сапожищами, а ведь с самого утра на ногах, да все по болотам. Со спины он походил на палку с перекладиной, какой хозяйки в Ютте подпирают веревки с бельем - тощий и прямой, с широкими костистыми плечами. Только голова, обтянутая капюшоном, дулькой круглилась сверху и портила сравнение.
Время от времени старик сворачивал к какому-нибудь кустику или канавке, а юноше велел оставаться на месте. Пошарив вокруг, он возвращался. На вопросы отвечал кратко: "Надо". После второго раза парень больше не спрашивал.
И теперь покорно плелся следом, чему деятельная натура противилась изо всех сил. И усталость не гасила раздражение, а разжигала его до едва сдерживаемой злости.
Спина внезапно переломилась посередине, и Эксель, не успев остановиться, налетел на острый зад. Подорожник разогнулся и, не оборачиваясь, ткнул ему в глаз какой-то травой.
- Черт!
- Не, - откликнулся проводник, вбивая посох в глину, - болотный щавель. Пожуй. Пить хочешь? Сейчас похлебчем.
Эксель сунул листья в рот и поморщился: кислые. Проглотил мигом набежавшую слюну и огрызнулся:
- Что я, дурак из болота пить? Сам пей.
Палка для белья ухнула вниз - проводник не присел, а упал на корточки, и Экселю на миг почудилось, что под грязным плащом зад плотно вонзился в землю. Даже чваканье померещилось... нет, это Подорожник зачерпнул ладонями из лужи и хлебчет... Тьфу, прицепилось его словечко! Да весь он прицепился! - начал накаляться Эксель. Но сдержал досаду, и тут же сообразил, что проводник пьет, видать, не болотную жижу, а чистую водичку. Родник, наверное, здесь выходит.
Подорожник встал, вытирая кулаком узкий щелястый рот. Эксель шагнул на его место, присел, крякнув оттого, что мокрая одежа облепила тело, и зачерпнул ладонями воду из подозрительной все-таки лужи. Вода была бурая, как настой. Нет, как крепкий липовый чай. Он почти ощутил на языке знакомый липовый вкус, потянулся губами и... получил в плечо острым коленом. Парень едва не булькнул носом в лужу, но успел выбросить ладони перед собой. Руки тотчас ушли в глину по самые запястья. Во все стороны полетели брызги и комья грязи. Во все стороны, но больше Экселю в лицо.
Юноша зажмурился, проморгался. Под нос сунулась мозолистая ладонь, сложенная ковшиком. В ковшике колыхалась вода. Прозрачная - каждую линию на ладони видать, каждую грязинку в этой линии.
Вскочил, оскальзываясь в растоптанной грязи, готовый придушить старую сволочь.
- Ты!
- Обещал есть-пить только с рук? - прищурился проводник.
- Ты... - выдохнул парень. - А ты обещал вести. Вот и веди!
Старик поскреб белесую щетину на длинном подбородке, пожал плечами и отвернулся. Выдернул посох, перехватил его поудобней и размеренно зашагал дальше. Только тогда Эксель понял, что стоит, до боли сжимая грязные кулаки. Разжал.
Руки дрожали.
Обычно я плюю в ладошки. А тут не поспел. И наклоняться не хотел - спина у меня. Спасибо Лялюшке за пуховый платок, им и спасаюсь.
Так что я коленом поддал в бок, чтоб не тянул ручонки куда не надо. Баржак глазами хлопает, морда в грязи, как в веснушках. Разоряться было начал, но как я про условия напомнил, умолк. Ничего, решил я, в райке отмоется.
Что, не пускаешь своих баржаков мыться? Ты, Оле, сильно добрый, как я погляжу. На дороге же грязи - как воды в море, дорога из грязи и состоит. А почему не пускаешь? Как "уплыл баржак"? Куда? "Хрен его знает, куда"? Га-га-га! Так у тебя ручей был, а в том райке - лужица, понял?
3.
Привал устроили в зарослях шиповника. За каким чертом - если проводник и знал, то Экселю не сказал. Буркнул: "Щас харчиться будем" и полез на холм, поросший колючим кустарником. На одной из веток висела пестренькая тряпочка. Старик тряпочку снял и сунул в недра плаща. Ага, понял Эксель, видно, тут у проводника местечко отмеченное, знакомое. Тогда понятно, почему мы лезем в колючки.
Прежде чем нырнуть под зеленые шипастые ветки, парень оглядел окрестности. Во все стороны тянулась серая заболоченная равнина, истыканная круглыми холмиками с зелеными хохолками кустов. Ни тебе деревьев, ни рек, ни деревень-хуторов. А ведь меньше дня отшагали от Ютта. Правда, хмурое небо свесило раздутое брюхо до самой земли, подметая ближайшие холмы бахромой дождя. За этой бахромой, видать, и прятались юттские пригороды, изгибы Лукши и весь обжитой мир.
Юноша вздохнул, натянул перчатки, чтобы не ободрать руки о шипы, и полез в кусты. Пробираться пришлось неожиданно долго - видно, леший повел кругом. Потом откуда-то сбоку донеслось хриплое карканье проводника, и Эксель выдрался на уютную полянку. Подорожник стоял, вглядываясь куда-то в заросли, но, услышав шелест веток за спиной, резко повернулся, перехватывая посох поудобней.
- А, это ты, кутенок, - осклабился старик, и плечи его обмякли. - Шустрый! Я уж думал, тебя жаблины унесли.
- Кто?
- Жаблины, - серьезно ответил проводник и принялся развязывать сумку.
Эксель плюхнулся на землю, и только тут заметил, что веселая сочная травка - вовсе не мокрая. То ли зеленый свод не пропускал дождя, то ли тучи обошли эти места стороной, но было на полянке тепло, сухо и даже как-то солнечно. Хотя самого солнца не видать. Может, приятственность наводили розовые цветы, которые густо усыпали кусты шиповника. И в траве пестрели мелкие ромашки и лиловые шишечки клевера. С краю полянки блестела вода - то ли крохотное озерцо, то ли лужа.
Юноша вскочил, сбросил промокший плащ и подошел к озерцу. Хотел уже наклониться, да вспомнил, как получил по рукам.
- Тут можно умываться?
- Можно, тут даже пить можно.
Когда парень привел себя в порядок, на траве уже лежала сомнительной чистоты дерюжка, на которую проводник выложил полкаравая черного хлеба, кусок сыра, три головки лука, несколько яблок и круг чесночной колбасы, бережно завернутый в тряпицу.
- Накатим по глоточку? - подмигнул Подорожник и перебросил Экселю флягу с вином
Жизнь стала налаживаться.
Еще до райка я письма собрал. В Миговке опять потаскуны шалят. Троих уже недосчитались. Сходил бы ты туда, Оле, а? На дороге до Поречья какие-то идиоты жертвенник поставили. Туда я сам пойду. А под Висятиной мымфа Крапивница совсем из ума выжила - спаивает всех подряд. Допрыгается, дура старая. Что, Ильмар, тебя пыталась споить? И что? Вылил в речку? А водяник что? Все вино ей в водицу обратил? Ха! Я ж сказал: допрыгается.
А еще метка из Топляков была, как раз на холмике. Возвращаться не хотелось, потому я решил заглянуть туда сбаржаком. Как водится, у райка он отстал. Ну, там все отстают. Я только глянул: никого нет на полянке? - и хотел обратно ползти, как тут вышелушивается из кустов мой святой Гвайхен. Сам в раек залез! И понял я, что не котик гадливый это, а кутенок - наш зверь, правильный, хотя малость придурковатый. Я даже слезу уронил. От умиления. Чего ржешь, наливай!
4.
Сытый человек внутренне счастлив, и жаждет поделиться счастьем с окружающими.
Эксель лежал на траве, опершись на локоть, смотрел, как проводник раскуривает трубочку, и подыскивал тему для беседы.
- А все-таки, как мы за три дня успеем в Вереск?
- Что должно - то возможно, - отозвался старик, пыхнув трубкой.
Эксель хмыкнул.
- Это что, твой девиз?
- И мой тоже. - Подорожник постучал грязным ногтем по железному ошейнику, который высовывался из-под завязки капюшона. - Ордена перрогвардов, то бишь псов господних. Слыхал про таких?
Эксель растерянно хлопнул глазами и сел.
- Погоди, но ведь это монахи. Только боевые, с мечами. Которые за ведьмами гоняются.
- Они, сучата.
- Да ведь далеко они, в Амалере!
- Ну, они там, а я тута.
- Так ты - монах?
Подорожник выдул целое облако дыма и сказал:
- Я - жаблиноборец. А вот ты, - он ткнул трубкой в сторону Экселя, - баржак. Я иду, а тебя на веревочке волоку. Твоя забота одна: плыть на пузе и глазками хлопать.
- А твоя? - скривился парень, которому не понравилось название "баржак".
- А моя - идти, куда надо, и жаблинов гонять по пути.
- Каких еще жаблинов? - не унимался Эксель.
Глядя на старика, вкусно попыхивающего трубочкой, он сорвал травинку и сунул в рот. Курить сам не курил, не понравилось.
- Жаблины разные бывают, - пожал плечами проводник. - Вот есть, например, собак, здоровенный и гладкий. Сидит на цепи. Сидит и притворяется, что ты - его хозяин. А сам подгадает, когда на него смотрят, и - хвать! зазевавшегося кота за жопу. И показательно так башку ему оторвет. С намеком, чтоб понимали, кто здесь хозяин. Мол, вот тут мы игрушки играем, а тут за жопу хватаем. Поглядишь ему в глаза - а там тьма беспросветная.
Подорожник вздохнул и принялся выбивать трубку о каблук.
- Вот так и жаблины. Игру играют, будто люди они. А в глазки глянешь - мама моя дорогая! Так и ждут, чтобы жопу оторвать. Ну, чего варежку открыл? Вставай, пора дальше двигать.
"А старикан-то с придурью, - подумал Эксель, поднимаясь. - Зря с ним пошел. Дурак я все-таки, что послушался денга. Надеюсь, городской страже не придется меня выкупать"
Положа руку на самое дорогое... Как это "никуда не положил"? А вот на кружке с пивом у меня что, Ильмар? Га-га-га! И точно: пена.
Так вот, признаюсь честно: испытать его захотел... А вдруг все-таки не кутенок? Раздразнил его, разбесил. А потом шел и спиной ему презрение выказывал. С моим прострелом это запросто. Когда к Топлякам дошаркали, сопляк уже дозрел.
А что, пусть понюхает, чем дорога пахнет, огребет и плюшек и тарашек. А то баржаком и останется.
5.
В сумерках идти было и легче, и тяжелее. Ставишь ногу, куда придется, особо не выбирая, но и вывих получить запросто можно. Подорожник достал из сумки маленький фонарик и зажег. Но Экселю это мало помогло - за раскидистыми полами плаща дороги все равно не видать. "Тащусь за ним, как... баржак, - мрачно думал парень. - Правильное название. Хоть и обидное".
Проводник остановился, прикрыл рукавом фонарь.
- Видишь, вон там светится?
Совсем рядом, между двумя холмами, желтела горсть огоньков.
- Это Топляки. Село - не село, так, дыра глухоманная. Нам туда. Бозя даст - завтра под крышей ночевать будем.
- Завтра? - растерялся Эксель. - Так дотуда доплюнуть можно!
- Доплюнуть можно, - покладисто отозвался Подорожник, поправляя сумку, - а дойти нельзя. После холмиков - речка-вонючка, а над ней - мосток. По тому мостку ночью лучше не ходить.
И скорчил такую мину, что парень понял: дурят его, почем зря. Как последнего лопуха из села, случайно попавшего в столичный город. Старый хмырь поводит его вокруг трех холмов за серебряную архенту, а потом скажет: "Звиняйте, не получилось. Да и где это видано - за три дня из Ютта в Вереск попасть?"
Эксель скрипнул зубами и спокойно бросил:
- Значит, завтра и встретимся. В Топляках.
Подорожник, успевший сделать шага два в сторону, развернулся. Фонарик, который он держал в левой руке, неприятно подсвечивал его лицо снизу, отчего оно казалось жутковатым.
- Бунт на корабле? - понимающе усмехнулся старик. - А как же наши условия?
- К черту условия, - набычился Эксель. Порылся в поясе, достал монетку и бросил ее проводнику. Тот неожиданно выпустил посох, ловко поймал денежку и, прежде чем посох упал наземь, снова подхватил палку. - Это за услуги. Больше не понадобятся.
- Хорошо, кыся, - сказал Подорожник. - Удачи, и всего самого.
Но с места не тронулся.
Эксель кивнул и зашагал в сторону желтых огоньков. "Не буду поворачиваться", - решил сперва он, а потом сообразил, что в темноте старый хрыч все равно ничего не разглядит. Повернулся - и в лицо брызнула морось дождя. Просквозил сырой ветер, заставляя плотнее запахнуть плащ. Никого вокруг, и ничего - ни фонарика, ни Подорожника. То ли ветер задул огонек фонаря, то ли старик успел отойти подальше... Эксель плюнул, развернулся и, подгоняемый ветром в спину, нырнул в низинку между двух холмов.
Вышел к реке с крутым бережком. Слева, на том берегу, дрожали желтые огоньки, размытые дождем. Пока Эксель шел к ним, огни гасли один за другим. Последний остался, разгораясь с каждым шагом все сильнее. Но отчего-то огонек сдвигался все ниже и ниже, и на миг Экселю показалось, что он сам поднимается вверх - взбирается по отвердевшим тучам в мокрое ночное небо.
Сгоняя наваждение, путешественник пригляделся к огоньку повнимательней. И рассмеялся. Странный огонек оказался не светом в окошке, а всего-навсего костром, разведенным на берегу, под мостом. Эксель зашагал быстрее, и за шелестом дождя услышал развеселую песенку. Слов не разобрать, но, судя по голосам, песня была именно что развеселая.
Вот и мост. Странно - огоньков деревни не видать. То ли холмы прикрывают, то ли, впрямь, туда еще идти и идти. А песенка заливалась о том, как "у нашей крали жемчуга украли".
"Разбойники, - усмехнулся парень, - старик испугался разбойников. Не служит он в городской страже". Так близко от Ютта бандитов можно не опасаться. Если, конечно, это не залетные гости. Вряд ли. Залетные под мостами не караулят.
Спустившись по заботливо выложенным камнями ступенькам к подножию моста, Эксель понял, что попал на пирушку. Вокруг костра сидели трое, которых парень тут же про себя окрестил Мал-мала-меньше: коренастый крепыш с кривым носом, закутанная в платки тетка и вихрастый парень. Не разбойники, но и не обычная семья. Было в них что-то такое... недоброе. Что именно - Эксель понять не мог, но за два года в страже научился чуять в людях опасность. Ошибся всего дважды: первый раз нарвался на сумасшедшего, второй - на девицу, нанюхавшуюся "королевских слез".
Над огнем смачно булькал гнутый котелок, на плоском камне величественно восседал пузатый кувшин, явно еще не пустой; вокруг - ни обглоданных костей, ни грязных тряпок, только шелуха тыквенных семечек. Место явно обжитое и даже уютное, по крайней мере, здесь не воняло, как в городской ночлежке.
- Го-остюшка! - обрадовалась тетка. - Иди к нам, к костру садись.
- Привет вам от Вулси Пегаша, - со значением откликнулся Эксель, чтобы сразу показать, что он не сам по себе, а послан по делу ночным хозяином Ютта.
- Здорово, - кивнул крепыш Мал и, пихнув локтем парнишку в бок, велел: - Освободи местечко прохожему. Видишь, устал человек, замерз, как собака. А ты, человек, садишь, чего столбеешь?
- Да мне в Топляки надо. Дорогу не покажете?
- Покажем-покажем, - отозвалась тетка, вскакивая и наливая вино из кувшина в кружку, добытую откуда-то из недр ее платков. - Сами туда пойдем. Посидим малость, и пойдем. Вот, угощайся.
И ткнула Экселю в руки кружку.
- Ага, - лениво подтвердил Мал, заглядывая в котелок. - Вместе и пойдем.
Эксель сел на место паренька Меньшего, привалился к большому куску сухой коры, заслонявшему спину от сырого бережка, и блаженно вытянул ноги к костру. От сапог тут же повалил пар.
Юноша поднял кружку ко рту - и заметил, как напряглись лица у его новых знакомых. Меньший даже головой боднул воздух: пей, мол. Мысленно усмехнувшись, Эксель смочил губы в вине, но пить не стал. Нашли дурака!
- Что, Вулси, - повернулся к нему мужичок, - а не сыграть ли нам в кости, пока супчик не дозрел?
- Кто? - удивился парень.
- Суп, - повторил Мал, щелкнув ногтем по котелку.
- Нет, как ты меня назвал?
- Вулси. Ты ж сам так представился, разве нет?
И Эксель понял, что никакой это не пригород Ютта, потому что имя Пегаша уже лет пять нагоняло страх и почтение на всю округу - от банкира до последнего крестьянина. И перепутать его с Вулси никак не могли, потому что ночному хозяину было далеко за пятьдесят.
- Так что? - вывел его из оцепенения голос Мала. - Играем?
- Играем, - от неожиданности ответил Эксель.
Нет, Оле, не разорвали мы договора. Он же серебрушку уплатил, а значит, я его довести должен был. Так что я стоял на мосту, пока он с жаблином в кости играл. Ну, у них, как водится: "Денег и у нас нету, будем на интерес". Выиграл - и давай интересоваться: "А куда идешь? А зачем? А ты везучий?" Вот когда на удачу игра пошла, тут я и явился. Нет, Крысь, именно явился, как черт с того света. Поскользнулся на мокрых камнях, да и слетел к ним под мост - на собственной заднице, как на крыльях ночи. Мымфа меня первой зачуяла. Сразу - хвать! свой кувшин, и укатилась колобком куда-то. Малой жаблиненок пискнул, и тоже сгинул. А старший остался, жадность разобрала. Игра-то начата, чужую удачу выпускать из рук неохота.
А я стою, держась за палку, как пьянь последняя за стенку, и вздохнуть не могу. "Не лезь, - рычит жаблин, - господин Подорожник! Никто его не заставлял, сам сел играть! Честно все! Кидай кости, Вулси." А Святой мой Гвайхен только башкой вертит, ничего не понимает. "Какое честно, когда у вас все кости меченые? - хриплю я, а разогнуться не могу. - Бозя тебя накажет".
Тут уж баржак все понял, взвесил кости на ладошке и глаза сощурил. "Честно, говоришь? Сейчас будет тебе честно!" Жаблин скакнул было в сторону, да кутенок выхватил у меня посох и вытянул его по спине. Так и гнал бы, наверное, до самых Топляков, если бы я не упал. Типун тебе на язык, Ильмар! Не от слабости, а от величия Господа Нашего. Жадность - грех. Согрешил - значит плюнул в Бозю, который душу в тебя вкладывал, старался. За искажение облика Творца - по хребту лопатой "на"! Да не цепляйся к словам, Крысенок, "палкой" не звучит.
Красавица, еще кувшинчик пива!
6.
- Не грабеж, а трофей, - пояснил Подорожник, снимая с огня котелок. - И законам рыцарства не противоречит.
Эксель сидел у костра, на прежнем месте, и не знал, как себя держать. Упорствовать в том, что старик - дурак, уже не хотелось. Слишком странно все было. "Если звенит в ушах, а ты с утра не пил, значит, дело нечисто", как говаривал Тигар из городской стражи, доставая из-за пазухи воришки чужой кошелек.
- Вот ты и повидался с жаблинами, - продолжал проводник, вытаскивая откуда-то немалых размеров деревянную ложку. С такой только в гости ходить. - Ну, и они с тобой, конечно, повидались.
- А тебя они боятся, - заметил Эксель.
- Да я тут кому хочешь жопу оторвать могу, - похвастался старик. - И они это знают. Ну, приступим, помолясь.
Торжественно перекрестился и запустил ложку в дымящееся варево.
- Значит, жаблины - это ребята с большой дороги? - уточнил Эксель, пристраиваясь к котелку.
- Почти. Только алчут они не золота-серебра, а чего поценнее. Найдут растяпу - и давай выманивать счастье, здоровье, удачу, обещания. Или меняют на плюшки - монеты, амулеты или услуги какие. Мымфы к вину народ приваживают, потому кувшин у них не пустеет. А человек потом за выпивку готов отдать все, что угодно... Я же говорил: жаблины разные бывают.
- А... - растерялся Эксель, - а зачем им счастье и удача?
- У них это вместо денег. Могут долги раздать, могут на волшбу пустить, а могут и себе оставить. Такое добро всякому сгодится.
Подорожник встал, затеплил снова фонарь и затоптал отгоравший костер. Подхватив опустевший котелок, старик пошел к ступенькам. А Эксель уж было решил, что они ночевать под мостом останутся. Подавив желание высказать это вслух, парень полез наверх, следом за провожатым.
Выбравшись к мосту, он с удивлением и тихим ужасом увидел селение - совсем близко, рукой подать. Небольшое сельцо, судя по числу светящихся окошек, дворов на двадцать, обнесенное не то высоким забором, не то жидким частоколом. В темноте не разберешь.
Захотелось перекреститься. Подумав, Эксель не стал себя сдерживать.
Воротца в заборе оказались приоткрытыми. Заходите, мол, гости дорогие! Гости зашли. Запирать ворота не стали.
В селении было непривычно тихо. Сперва Эксель не мог понять, что такого странного в этой тиши, а потом догадался: не слышно собак. Пришли бы чужаки в обычную деревню, да хоть на любую улицу пригорода - сразу лай до небес. А здесь только дождь плещет по лужам.
Подорожник уверенным шагом направился к третьему от ворот дому. Постучал. Дверь открыла невысокая кругленькая женщина в простом холщовом платье. Открыла, и не по-хорошему скрестила руки на пухлой груди.
- Здравствуй, Ляля, - в голосе старика появились мягко рокочущие нотки. - Пусти ночевать.
- Явился, не запылился, - проворчала она. - Ладно, заходи уже, я сегодня добрая.
- Этот со мной, Соломой зовут, - пояснил Подорожник. Надо же, запомнил прозвище! - На-кось, отнеси посудину Юрасику. И спасибочки скажи за супчик. Он поймет.
Селянка фыркнула, но котелок взяла.
- Я-то отнесу, а с тобой, старый паразит, мы еще поговорим.
Потом протиснулась мимо Экселя, мягко вдавив его всеми выступающими частями в стену, шагнула за порог и захлопнула за собой дверь.
Парень перевел дыхание и посмотрел на спутника.
- Что, - подмигнул тот, - понял, кто здесь хозяйка?
И потушил фонарь.
Наутро пришел Синезуб, ихний староста, который метку и вешал. А за ним целая толпа подвалила - визг, крики. Оказалось: Ушастый Мыль из Топляков порешил жаблина из Висятины. Синезуб меня, чин чином, судить позвал. Да шепнул, что уделал Мыль не кого-нибудь, а собственного папашу. Нагуляла Краня дите, да не знали, от кого. Сегодня и узнали... Старостиха первой ей радостную весть принесла, а Краня в рев: "Родного батю уморил!"
Там винишко еще осталось? Давай сюда. Ну, за то, чтобы успевать вовремя! Куда? Да везде, хоть в нужник. Накат!
7.
В горнице собралось, видимо, все село. Сказать, что было тесно - ничего не сказать. И воняло изрядно. Отовсюду несло жареной рыбой - местные жители просто помешались на мелкой рыбешке, зажаренной до хруста. Почти каждый держал фунтик из лопуха или деревянную плошку с любимым лакомством, аппетитно хрустел и соседей угощал. Или не угощал. Еще пахло чем-то кислым - то ли перестоявшейся квашней, то ли плесневелыми тряпками. Неудивительно - все, видимо, облачились в лучшие наряды, которые вытаскиваются из закромов раз в год, по большим праздникам.
Собравшиеся выставляли кувшины и миски с разномастной закуской на стол, за которым восседали староста, жена старосты, дети старосты и вся родня старосты до какого-то лохматого колена. Кроме них там хватило места только Подорожнику. На тех, кто хотел примазаться к местной знати и встать рядом, староста глядел в упор и сердито цыкал зубом. Зуб был страшненький, синюшный. Народ пугался и отступал. Не испугалась только пухлая Ляля. Она бойко протолкалась к столу, брякнула на него пузатый кувшин и, не обращая внимания на цыканье, принялась протискиваться к Подорожнику. Протиснулась, подхватила на колени какого-то старостиного отпрыска и уселась на скамью. Отпрыск вякнул. Ляля цапнула со стола ближайший пирожок и заткнула мальцу рот.
Экселя за стол не пустили. Но как спутнику важного гостя позволили пристроиться на ближайшей лавке. Справа от него громоздилась пирамида: подросток, у него коленях - детеныш помладше, а у того на руках - грудничок. Младенец не орал - уже счастье. Слева парня грел жаркий бок молодицы, которая одной рукой держала фунтик с рыбой, а второй прижимала к груди сверток. Ее младенец тоже не пищал. Счастье вдвойне. Молодица не донимала расспросами, у нее нашлось дело поинтересней - они с соседкой перетирали косточки мужьям. Эксель невольно прислушался.
- А мой-то, а мой...
- Ты сюда погляди! Болит, говорит, пусть дома полежит. Да разве эта дрянь улежит на месте? Вот и ношусь теперь, как дура последняя. Не бросишь же ее, ползает по дому, под ногами путается, за подол ухватить норовит.
Молодица откинула уголок свертка, прикрывавший личико младенца, и оттуда выглянула... пятерня. Мужская корявая пятерня с забинтованным пальцем, которая тут же ущипнула молодицу за полную грудь. Женщина вскрикнула, ударила наглую лапу ладонью и пятерня разжалась. Перед тем, как спрятаться обратно в сверток, сволочная рука успела показать оцепеневшему Экселю кукиш.
- Видали? - пожаловалась ему молодица. - Болит у него, видите ли! Я уж и в сундук запирала... скребется, проклятая! Хотите рыбки?
Эксель медленно покачал головой и посмотрел на Подорожника. Старик чуть растянул сухие губы в усмешке.
Но тут от двери пробились двое крепеньких ребят, толкая перед собой хмурого подростка. Народ отпрянул от стола, освободив немного места. Ребятки ткнули угрюмца в спину в последний раз, выгоняя его на всеобщее обозрение, и тот, обшаренный жадными взглядами всего села, неожиданно выпрямился, заложил руки за спину и гордо вскинул лопоухую голову.
Подорожник откашлялся. Все притихли.
- Ты - Ушастый Мыль из Топляков, - пробасил старик. - Так?
- Да вы сами знаете, - бросил парнишка, презрительно уставясь куда-то в залепленный паутиной потолок.
- Твоя мамка - Краня Наседка? - продолжил разбирательство Подорожник.
- А кто еще!
- Она здесь? - повернулся дознавец к старосте.
- Краня, ты тута? - неожиданно тонким голосом воззвал сельский голова.
Собравшиеся загомонили, заозирались и выудили откуда-то из угла зареванную мелкую тетку.
- Скажи, Краня, кто батька этого героя? - мягко спросил Подорожник.
- Б-брок. Б-был...
- Ты знал, что Брок из Висятины - твой отец? - повернулся он к Ушастому.
Мальчишка дернул плечом.
- Узнал. Мать сказала.
Подумал и добавил:
- Вчера.
Подорожник посмотрел на зареванную тетку. Та кивнула.
- Ты знал, что Брок - твой батяня, когда подошел к нему ночью на рыбалке?
- Знал. Потому и подошел.
У Экселя похолодело под вздохом. Может, это сон? Может, он еще не проснулся?
- Да все он знал, паскудец! - запрыгал на месте один из ребят, притащивших ушастого преступника. - Братец сводный, называется. Убивец! Порвать его надо, вот и весь сказ! Порвать и съесть!
Все посмотрели на молодца. Тот смутился и заткнулся.
- Ты куда пришел, Морось? - скрипучим голосом вопросил его Подорожник.
- Как куда? На судилище.
- А ты судья?
Молодец честно призадумался.
- Нет. Это ты судья.
- Ну так не беси меня на исходе дня.
- Чего? - опешил молодец.
- Не вякай, пока тебя не спрашивают, кыся! Эх, давно я в Висятину не забредал... Еще раз вякнешь - отпущу тебе все грехи, через одно место.
Молодец недоверчиво покосился на старика, но окружающие с готовностью зашептали ему на уши. Наверное, что-то устрашающее, потому что парень устрашился. Посерел и как-то усох.
Ушастый Мыль наблюдал за избиением родственника, нахально усмехаясь. Ухмылка пропала, когда Подорожник перевел на него тяжелый взгляд.
- Значит, ты пошел к Броку, когда узнал, что он - твой отец.