Из-за соседнего столика. Совсем близко. Там, где-то у меня за спиной. А столы в кафе стояли почти впритык. Раздался чуть свистящий, но не грубый шелест. Скорее это даже был звук сладостного умиротворения. Переходящий в шипящее наслаждение. С финальным: - Уф-ф-ф! ... Ах! Это был перелив и аромат прекраснейшего кофе. Звук - перемещение в пространстве. Запах - волшебный смысл в данную секунду мироздания. ... Я терпеливо ожидал свою порцию божественного воссоединения атомов и молекул, в простейшую форму счастья, от неторопливо-хаотичных перемещений официанта ...
... Тьфу ты! Свой? Своё? Свою? Чего я жду или ищу? И где? Какая мне в этом всём необходимость? Я хочу одного. Нет, я хочу одну. Всего одну. Но почему нет? У меня даже задрожали руки. ... Это множество смыслов прямо взорвало мне голову, разметало все мысли. Мой строго организованный и упорядоченный процесс логического складирования про запас нужных, но практически бесполезных знаний. Как оказывается всегда со временем. Сосуд сразу наполняется, а потом. Взрыв. Не успеваешь даже осмыслить. Я знаю, что я ничего ... И всё. Вот он большой взрыв. Апокалипсис разума. Как нам реорганизовать Рабкрин в сто одиноких грустных шлюх? Это мега вспышка. И бешенный выплеск энергии. Архи важное дело. Во все стороны. Разрушение с созиданием. Всегда тёмное переходит в кругло-яркое. Да зло всегда такое от рождения, когда его достают из чёрной дыры. А тут рождение целой новой вселенной со своими особенными звуками, запахами и неизменно-добрыми смыслами. Во всём. Я воспарил от взрывной волны чувств, осознав полную невесомость их перед чужой злой волей. И опрокинул столик. Он закувыркался в воздухе. Как и последние неприкасаемые смыслы у меня в голове: - Какой, какую, какое - кофе!? ... Когда- Сеножать!!! Вашу Горького Мать! Хиппи отдать. Сеножать!!! - пронзила сверху неотвратимо и бесповоротно. Как молния Перуна. Вместе с жёстким рок-н-роллом. Ярко и мгновенно. Болотный рок. Сеножать! Сеножать! Все вы должны за них умирать. Криденсы чистой воды. И тут на тебе. Как молот Тора, только наоборот - роторная жатка! Ах! И ещё под дых, в самое солнышко - Обмолот! Обмолот! Обмолот! Обмолот! И прямо вам в рот. Нам всем нужна любовь. ... Уф! Love Love. Love.Хорошо-то как. Но не мне. Не мне же. Пнув ещё один столик ногой, я вскочил на спину совершенно голого художника-эпигона в образе человека-собаки. Ему-то было хорошо. Он был вполне счастлив и пил себе мирно и тихо свой кофе, как пьют все собаки, на четырёх конечностях. Человек, хоть и был полностью в образе, конечно же не ожидал такого резкого разворота событий. В горизонте времени. Во всех ипостасях. С изменением статуса. Он не хотел быть Росинантом. Может, возраст уже не тот.
И вполне обоснованно возмутился: - Уйди, придурок, я же художник! Я творец сущего здесь! Ты что не понимаешь смыслов?
- Какие смыслы, когда - Сеножать!!! - я сжимал его шею жестокой реальностью благих намерений, крепко обхватив тело ногами: - Comе together, Инцитат! После вот таких моих смыслов он сразу, как-то и обмяк. Перестал упираться и сбрасывать меня со соей спины; - Сеножать, император? - спросил он уже дрожащим голосом побитого пса, - Это что за фигня? Почему так неотвратимо и даже мерзко? За что?!
- Это ты у меня спрашиваешь? - этот его последний вопрос разозлил меня даже больше остальных. - У меня?! Это же ты впрягся в это дело. Сам! Ты творец соутворимого! И ты даже кофе пьёшь, а не лакаешь. Зачем тогда это всё? И куда нам всем бежать заикаясь от этого страшного вопроса? За что?
Тут, снова из-за спины, официант лениво спросил: - Так вы кофе будете или мне плеснуть его вам на спину? Я то-то-тоже хочу бы-бы-бы-быть художником.
- Какой кофе?! - это уже разозлился и сам художник, - Засунь ты его себе! Здесь мир рушится. Столы не падают. Посмотри вокруг, падла.
Стол действительно повис в воздухе ножками вверх, отменяя гравитацию. Невесомость никто не отменял.
- Я вижу, -признался официант. - А что-случилось-то? Это перформанс-с-с-с т-т-такой? - никак не мог он в полнейшем возбуждении за-за-закончить слово.
- Сеножать!!! - заорали мы в один голос с художником дико и яростно.
- Мама дорогая, - аж присел официант на ЛСД. - Я сейчас му-му-музычку подходящую ва-ва-вам устрою, на до-до-дорогу. Скачите себе, то-то-только не промахнитесь, - вдруг нашёлся он. И быстро метнулся за двери. - Сеножать! ... Сеножать!!! - истошно завопил он уже в помещении. Чисто и грозно. Будто резал бритвой наотмашь. Обнажив клыки. Такие вот смыслы. Налево! Вжик! Направо! Оба-на! ... И оттуда в панике ринулись на улицу все посетители кафе. ... Паника. Что тут ещё скажешь. Она такая. Люди бегут. Кричат: - Дайте нам ...! Дайте! Машут руками. И никого не хотят слышать. Даже себя. Никому уже не верят. Все смыслы в одну точку сходятся - убежать и спрятаться. И ведь достаточно всего одного слова. Одного. Вот они какими слова бывают с глубокими смыслами и общими перепадами настроений. ...
В общем. В тот горестный для города день, год, и больше даже, произошло не только это событие. Минск прямо накрыла череда необъяснимых и странных событий в разных блуждающих смыслах бесконечной вселенной, атомов, молекул, улиц с домами и расстояний аж до всех границ. Во все стороны. Минск разбухал и взбухал, как чайный гриб, как брага от жадности ненасытных до отрыжки дрожжей. Но строго по периметру. Строго. Над и под нами. Кругом, одним словом с одним постоянным таким смыслом полной бессмысленности. Полной. Вот, если бы! Если бы, конечно, их все можно было бы наблюдать одновременно. Созерцать осмысливая. События эти. Анализировать. Так мощно! Это делать ещё. Со всем рвением в бесконечную преданность тупой идее, ведущей в тупик. А не просто так чесать себе во многих местах и охать. И потом ещё это, как его, ... быстро тут их там всех систематизировать или, ещё лучше того, вот, оцифровать же это можно было. Спокойно. Взвешенно. Но не как покойники. Нет. Люди же есть. Много их. И все живые люди. Пока они умеют эту цифру приладить, так сказать, куда надо. На своё место. Куда им укажут, конечно. Но не бесповоротно. Куда её ещё и в самой арифметике там знающие люди пристроили с пониманием всех задач, которые нам придётся самим же создавать и решать им потом. Но это потом. ... Наверное, что-то бы и можно было бы тогда изменить. Подправить. Спасти город. ... Но, к большому сожалению, этого не произошло. А городу было всё равно. Уже было всё равно. Он обмяк и отдался напору стекла, ночных хоккеистов и бетонных коробок. В которых что-то всегда шевелилось, зевало, спало, просыпалось, стирало, выпивало, ругалось. Плакало и смеялось. Смеялось и зевало обратно же. Но! ... Но давайте обо всём по порядку.
Где-то в половине одиннадцатого вечера. По-местному, устоявшемуся до мерзости в последней инстанции, времени. В свою квартиру на Якуба Коласа вошёл смотритель маяка по образованию и потомственный тунеядец по призванию всё тех же инстанций. И тут всё сошлось в одну точку.
Даниил бережно, чтобы не шуметь, прикрыл за собой дверь. И наткнулся на измученный взгляд жены.
- Даня, ну что ты снова. Ну зачем? ... Ты же знаешь, что добром это не кончится.
Даниил в ответ только пожал плечами и виновато опустил взгляд.
- Даничка, но зачем? Зачем? Ты снова забирался на эту вокзальную башню и моргал оттуда фонариком?
- Лизочка, но ты же знаешь. Это моё призвание. Я не могу по-другому. Я же не виноват, что у нас нет в нашем городе настоящих маяков. Их просто нет. И, наверное, никогда уже не будет. А это было мечтой всей моей жизни. ... Ты же знаешь.
- Знаю, - обречённо согласилась с ним Лиза.
Даниил почувствовал, что ситуация меняется; - И потом. А как же моё высшее образование. Я же закончил институт по этой специальности. И они обещали мне. И всем нам на нашем курсе. Что маяки будут, обязательно будут. Лучшие в Европе. Да даже в мире. И в космос ещё обещали моргать. Они обещали ещё за это и хорошие деньги брать со всех кто там летает над нами. Я же и диссертацию защитил по этой их космической теме.
- Это всё понятно, Даня. Ты наивен, как ребёнок. Тебя обманули. Это не те маяки. Они всегда так делают. Они не светят никому. ... А мне вот что? ... Я же так волнуюсь. И он, - она осторожно погладила свой округлённый животик. - А если что-то случится. Это же всё опасно. Там опасно. И потом. А как же комендантский час для тунеядцев. Это как? ... Как мы без тебя? Ты об этом думал?
- Не знаю,- снова обмяк Даня. Что-то у него уходило из-под ног. Качалось, расплывалось, рассыпалось. Земля, пол, город, жизнь. ...
В ту же половину одиннадцатого и, как ни странно, того же вечера. И в том же городе. Что очень важно. Произошло ещё одно довольно странное событие в жизни этого многострадального города, пока ещё, Минска. В это сложно конечно было поверить, но это никак не могло быть просто чистым совпадением. Нет. Это было что-то другое. Что-то более особенное. Так вот. Если сбалансировать два эти события. То тихий щелчок от закрываемой двери Даниилом секунда в секунду совпал с настойчивым звонком на прямой телефон особого дежурного. Вообще-то дежурных в ту пору века было много. Много и разных. Выбор был. И выбор приличный. Даже по европейским понятиям. Хотя завистники и говорили, что выбора или выборов, это не важно, нет. Но он был. Был отдельный дежурный за порядком. Совсем отдельный. Потом общий дежурный за строжайшим порядком. А это вещи важные, хотя и различные. Это нужно только понять. А дальше уже можно только просто автоматически верить. Иногда регулируя частоты. Ах, да! Был ещё дежурный по чистоте. И не один. Были отдельные по тротуарам, по проезжей части. Причём тоже с разделением на - проезжие части с танками или без. Вот. Потом дежурные по инвентарю для чистоты. Человек семь с замами. Да. И, конечно, восемь дежурных по тунеядцам. Строго по категориям. Три категории были в открытом доступе с мягким общедоступным осуждением. Это-праздно шатающиеся днём - с подкастами; чипированные и со смартфонами. Вторая категория - ночные тунеядцы (тот, кто страдает от бессонницы и просто лежит, ... и не платит). И третья - кто ходит в туалет чаще общеевропейских стандартов. Хотели в Европу? Терпите. Остальные пять категорий были в закрытом доступе и требовали особый пароль. Причём требовали очень жёстко, а иногда даже и грубо, но в рамках и, что важно, исключительно в периметре и на определённую глубину правового поля. ...
Но мы увлеклись. ... Да. И нет. А звонок на пульт особого дежурного (тем временем, ну, пока мы это ... жили) всё не унимался.
- "Вообще-то странное это изобретение - звонок", - думал себе особый дежурный. - "Звонят в Академию наук, а о смысле и внутренней сути самого звонка, как явления в процессе движения и мозговой деятельности, никогда не задумывались. Он же может быть единственный не обладает такой категорией как скорость. Хотя и связан со временем. Он оторван от смысла и цели самого движения. У него нет пространства. Да даже и от самой теории относительности. Оторван. Но он имеет точку входа. Может это и есть точка бифуркации? ... Вот четверть века не звонили. А сейчас давай им моментальное решение. В чём-то и Эйнштейн был близорук. Скорость света. Скорость света. А вот и нет. Нет! Так! Скорость света связана со светом. Это понятно и неоспоримо. Но она же ещё связана с нашим зрением. Да. Какая скорость, когда этого никто не видит? И кому он нужен этот свет? Эйнштейну? ... Это тоже подпадает под большое сомнение ввиду неопределённости начальных и конечных мотивов в данный момент равновесия и стабильности. Вот, значит. Стабильность неопределённости. Или определённость нестабильности. Это похлеще будет, чем быть или не быть. Вот в чём ответ. Кто это - Эйнштейн? Нет и нет. ... Потом Эйнштейн. Он был потом. Шекспир. Пир разума и вдохновенья. А может наркота? ... Кто свет зажёг - тот и считает скорость света. Вот в чём ответы бытия, которые истории пластами скрыты. Куда нас это привело? Нет. Лучше даже - завело? ... Что, Эйнштейн включил свет. А Шекспир его к этому подталкивал. Провоцировал. Что миру свет без выключателя надежды? Нет сонму правил, от придурков без сомненья, без чести совести и вдохновенья бытия. Воспитанных невеждами во злобе зависти и миро пожиранья. Зачатых в похоти тупой от безысходной жизни беспросветной. ... Ой, ой, я что-то разошёлся. Всему виной Эйнштейн. Нет, нет - я так не мыслил даже. Это наговор Шекспира. То заговор Эйнштейна и Шекспира ... Но где же свет? С чего я начал. Откуда же он взялся? Этот Свет. А как же без него? И что за скорость света если не щёлкнул выключатель? Ох, я тут похоже на целое открытие уж наработал. Открытие, что мир изменит. Весь. Оно серьёзней будет биоробота моего, которого они отвергли. Смеясь. Не поняв даже сути. Что может робот ваш? ... Как что. Не пьёт, не курит - только матерится. ... А смысл в чём? ... Вам не понятен смысл? А в чём он в жизни нашей? В чём? ... И не было ответа. Все академики молчали, сумев лишь возразить. С гримасой мерзкой на лице - А чем бюджет он будет наполнять? ...
... Но это в прошлом всё. И это я забыл. Простил обиды. И в семье. Семье моей. Не понят был. Ни братом, ни отцом. Мой брат на маяках свихнулся. Ну, а отец. Отец? Прости. Прости. Отец и тот. От матерившись в бездну пустоты над нашим домом по Коласа Якуба. Ушёл на улицу в перформанс голый. Пусть лучше так. От пенсии такой, что срамоту прикрыть не может. О, люди, где вы? ... Пусть так. Собачьей преданностью сотворенью мирозданья. Художником, что раны нам наносит. Но кровоточит от асфальта сам. Стерев себя-себе ладони и колени. По улице Якуба Колоса, что в Минске пролегла. В укор всем нам. Явив себя, открывшись миру. ...
... Значит так - скорость тока, то есть электричества, намного превосходит скорость не включённого света. Что неоспоримо было подтверждено всеми последними уфологическими предположениями и ума-логическими же обоснованиями. Скорость электричества, ну, тока - Быстрее скорости света. Всё! Доказано! ...
... Так, да! Да! Да! Это особый дежурный по городу Минску. Я вас слушаю. Не кричите пожалуйста. Вы позвонили в Академию наук. Храм знаний при кладбище надежд. Это шутка такая. В доле правды. Вас слушает дежурный. ...
... Что делать нам? Через границу рвётся тень Гамлета отца. Ведёт себя он дерзко. Машет флагом. Каким? Не знаю. Там что-то красное и белое. А мы напуганы здесь все. Ведь это страшные цвета. ... Зачем? Куда он рвётся? Он говорит, что хочет на хоккей. Болеть за сборную свою. Идёт пешком. Да. Да. Он говорит, свет маяка его ведёт, и не собьётся он с пути. Да, смотрит прямо вот на Минск. Как с этим быть? ... Что, паспорт? Виза? Всё есть, но только в виде голограммы. И потом - у нас "безвиз". ... Немного есть, да очень пивом от него разит. Не знаю. Наверно - Карлсберг. Похоже, баночное. Что? Придержать? Но как? Вам подумать надо? ... А как его держать? Огромен он. И хмур. Видать похмелье. ... Что? Кофе дать ему? Уже давали, он не хочет. Угрозы изрыгает. Бьёт сверху кулаком по будке. Таможня плачет вся. Вот это жутко. Грозится сдуть барьеры все. И ураганы с волнами на нас обрушить. Смерч наслать. ... Да, обмочились мы. Достойно. Гимн все пели. И даже без волны. Нет, пива мы не пили. Что показать ему? ... Номера художественной самодеятельности? Вот, хорошо. Я понял вас. Не знаю, но попробуем сейчас. Похоже это здравый смысл. Единственный и невзирая на погоду. ...
... Разогнавшись и не встречая границ, облака скользили по небу. Разные. И пышные в пенной своей ипостаси. Больше белые. Как будто кто-то собирался выбрить небосвод. Взбил пену и подбросил её вверх. Клоками эта пена неслась со стороны Балтики. Подгоняемая ветром и духом моря. Свободы необъятного простора. С волнами в тёмном свинце. Можно было подставить лицо ветру и ощущать мельчайший солёный привкус на губах. Но кто-то здесь провёл границу. Границу жуткую и неотвратимую. И она корёжила всё на своём пути - землю, воздух, небо, камни, время, людей. Она проникала во всё, вся и всех. Ломала и в исступлении бросалась на тех, кто хотел её потревожить. Словно она обладала смыслом без человеческого присутствия. Обладала секретом вечности. И могла себе позволить все унижения и презрение. Сомкнув губы висячим замком тупой сиюминутной власти. У нас и мышь тут не проскочит. И тень не проскользнёт от облаков. Тень. ...
... Значит так! Чтобы этого. Ну! Вот. Тень нам не бросать на наших этих соседей. На наши отношения. А Дания, она ж не далеко от нас. Ну, рядом. Правильно. И не было, значит этого их. Международного осуждения. Крика этого. А то они сейчас начнут себе там. Мы это уже проходили. И не раз. И не два. Да. Вы там записываете? Вот это хорошо. Это правильно. Пойдём дальше. Все вместе. А то они начнут сейчас нас там учить и поучать. Как будто мы Шекспира сами с вами не читали. Да он здесь был у нас не раз. Хочу это особо подчеркнуть. Ну вы там это сами сделайте. Чтобы всё было правильно. Но и на поводу идти не надо. Не надо. Мы не этот, как его. Ну, Лир. Мы не из той валюты. Конечно, пусть себе идёт. Если деньги у него нормальные есть. Мы ж не они. И у нас ходить можно везде. Свободно! Но флаг пусть выбросит. Нет. Так, значит. Европа эта. Флаг надо забрать на ответственное хранение. Будет возвращаться, отдадите. Но, чтобы он не задавался тут. Дайте ему клюшку и пусть коньки оденет. Да. Да. Правильно меня поняли. Как-как. А вот так! Не ваше дело! Он припёрся сюда на хоккей. Вот пусть в коньках и чешет. А не хочет. До свиданья! Что асфальт? Это не ваша забота! Ещё раз вам говорю. Асфальт положим новый. Лучше старого будет. Пусть идёт. А мы здесь встретим его. Всё сделаем, как надо. И салютом ещё дадим. Да? Да. Пусть идёт. ...
... Кто отдал такое странное распоряжение не известно. Но он не сдался. И выполнил по пунктам все их условия и требования. А так как он не вёз с собой холодильника через границу, то и его пропустили очень даже быстро. Даже без личного досмотра. И он пошёл. ... Пошёл. Пошёл. Кто знает трассу М-1. Тот не забудет эту ночь. Всё здесь видели. Чего только не было. А было всё, и даже больше. Но такого, можно сказать, светопреставления никто не припомнит. Ни один синоптик. Из уважаемых. Да не к урагану с дождём это будет сказано. Было похоже, что это дорога из света в ад. И нет пути назад. Стоял такой гул и хруст с завыванием, что стали все комбайны. Трактора вздыбились и потекли маслом. Чистым и незамутнённым. Словно они плакали от страха и ужаса перед самой глубокой модификацией. Коровы, что ещё остались живы. Взвыли в исступлении. И замотали хвостами, как пропеллерами. Да дай им крылья в эту самую минуту. И они бы взмыли. И намылились бы отсюда в сказочно-добрые альпийские края. А он шёл. Упрямо и настойчиво. Бесповоротно! ... Все съезды были перекрыты. Кроме Белой Руси. И только далёкий. Чуть видимый свет вел его вперёд. Мерцания, как всхлипывания в глубокой ночи. Среди ярких молний. Молнии! Молнии чертили и разрывали небо в лоскуты. Трам-там-там!!! Зигзагами и линиями. Только вперёд. И вперёд. Гори оно всё тусклым светом. Светом надежды. Впереди, сзади и сбоку, с каждой стороны. Его почётно сопровождали машины с мигалками. И в мегафоны свои постоянно предупреждая: - Граждане! Расходитесь! Расходитесь, вам говорят! Не мешайте! А лучше разбегайтесь вы в разные стороны! К евоной матери! И подальше! Подальше! Здесь вам делать нечего! Совершенно! ... Многие понимали это очень даже буквально. Как-то. Кто на Запад, кто на Восток. Как с чистого листа. Сказали - побежал. Вот. ... И тут он заговорил сам. Лучше бы его, конечно, не провоцировали. Эти мегафоны. Вот же. Непогода какая. Непоправимая. Он такое понёс. Как дикий ветер. Как Хавьер той зимою. С подвыванием. Кто помнит. И почему-то сразу на трёх языках. На родном датском, латыни и на нашай роднай мове. Конечно этому помогали цифровые технологии. Несомненно, это теперь понятно даже бакалавру перед отсрочкой. Ему-то это было совсем легко куражиться так. На разных языках. Но нам то от этого разве легче. Он шёл и монотонно скандировал, как на хоккейном матче: - Беларусы за жорсткi сэкс! Беларусы за жорсткi сэкс! Беларусы за жорсткi сэкс! - А ему отвечало эхом от громовых раскатов- Са усiх бакоу! Са усiх бакоу! ... Да ещё и своей мега клюшкой прихлопывал по крышам машин. С пискливым отзвуком металла: Плати! Плати! ... Са усiх бакоу! Са усiх бакоу! ... Трам-там-там! ...
... Мы с Володей. А так звали моего нового друга-художника на которого я ещё с утра вскочил от испуга. Домчались аж до самой площади Якуба Коласа. За это время Володя сумел два раза отречься и снова обратиться в веру. В искусство, конечно. В его благие цели и помыслы. Он тихо ругался матом и проклинал дадаистов. Которые сбили его с привычного и спокойного пути осмысленной графики. На втором отречении. Меня снова, как и утром пронзила молния озарения; - Тпру! - сказал я. В которое вложил весь смысл -стоп, значит. Значит - стоять. Володя присел у самого памятника Якубу. А я остался стоять в позе же озарения с наклоном вперёд. Из-под которой только выхватили пегаса. И всё. Всё остальное осталось прежним. Остывши прежним.
- Володя, я наконец-то понял, что нам нужно. Вот же оно, - и я указал рукой на памятник.
- Памятник, что ли? - в полном непонимании, спросил он. Уже полностью вернувшись к корням наскальной графики.
- Нет! И ещё раз - нет! Нам нужно это место. И этот памятник тоже. Вот здесь сейчас мы с тобой учреждаем и открываем новое направление в искусстве.
- Ой, я боюсь. Я, наверное, всё-таки график. Им и помру.
- Нет, Володя. Ты меня всё же выслушай. Спускайся с памятника. Ты же уже пенсионер. Куда ты забрался? И послушай меня. Вот. Здесь. Сейчас. Под этим памятником. Мы открываем с тобой новое направление. Слова, как и прежде, потеряли все смыслы и перевернулись во многих значениях. И об этом надо постоянно договариваться, как с самими словами, так ещё и с теми, кто их произносит. Потом с милицией. Потом с лингвистами. Потом с мульти культурологами. Блогерами, а их не счесть и все умоляют о лайках. Потом с фонетическими садистами. Хотя коммунисты уже и формально отпали. Но всё ещё здесь. Бродят. Бродят. В каждом из нас. Их трудно выгнать. Вот. Пойдём значит дальше.
- Ты иди, а я посижу ещё, - просто попросил он.
- Нет, Володя. Я в другом смысле. И даже в общих смыслах. Всё это. Ну и наконец. Мы пойдём дальше дадаистов. Мы откроем с тобой звуковую молитву. Слов нет. Есть только звуки, рождённые внутри. Тебя. Твоей измученной в идеологиях душой.
- Ну-ка, ну-ка, это как? - было заметно, что Володя явно оживился.
- А, вот так. Ты же веришь, что ты бессмертен после. А значит и до, тоже. Значит, когда-то ты был в другом теле и жил другими мыслями. И общался может быть на совсем другом языке. И тебя кто-то слышал и понимал. Отвечал тебе.
- Это - да! - твёрдо согласился Владимир, - с решимостью владыки мира.
- Значит сейчас ты закроешь глаза. Растворишься в своих мыслях и настроениях и начнёшь произносить звуки. Не слова, а только звуки. Как молитву, что ты произносил сто тысяч лет назад. И тебя слышали тогда. Ты почти мычал, а тебе отвечали. ... Тебе помогали, Володя!!! - сорвался я на крик. - Тебя слышали!!!
- А если сейчас меня не услышат, - Володя потёр свои вспотевшие ладони. Одна о другую.
- Тогда, я попробую. Если, и меня не услышат. Мы будем ловить за руку людей. Вон они уже пошли на работу. На работу, которую и не любят вовсе. Кто любит целыми днями мести эти улицы. Светает же уже. И объявим тогда конкурс на лучшую молитву. Ну, короче, Володя, что-нибудь придумаем. Давай, начинай. Главное же начать. А там- пойдёт. У кого- то же получится. Должно получиться. По- другому не может быть.
Володя встал. Обнял постамент. Закрыл глаза. Глубоко вдохнул. И начал; - И КО ЛО ТУ ПОР КУ ЗА ДЭЩ ЛА МО РИ ХО МОЛ О У НЭЕ ДО СУ ПО ТУ ЗЕ КОМ ФОС ХОЧ ХОЧ БИМ ЭСЫ Н, НО МО ПРУ ЮЗЬ ЯКО БЛЯ ЗЮР ЦЕГ ХЭЮ ОР ТИ КЕ ЛИ ОЙ СЮ ЛЯ ИРО ЛОНЬ БА БЫУ ЧА ХА ЧА ОЛЬ ЗЭЧ ПРИ МОУ МОУ ПА ХШИ ЛЭ МИ ТРЕ ЗЭ БО У ЛА У ЛА. ...