Мила
Дворецкая ( [email protected] )

Рождество в глубокой тайне

 

"Тихая ночь,
дивная ночь!" - приглушенно раздавался стройный хор голосов из-за плотно закрытых
дверей дома. Тень в теплом полушубке маялась рядом. Парню тоже хотелось бы
очутиться в тепле, но его задача сегодня была вовремя предупредить 
братьев и сестер по вере, если кто-то приблизится в дому. В воздухе висело
звенящее безмолвие, которое случается, наверное, только в ночь под Рождество.
Но сейчас охранник мечтал хоть о каком-то шуме - больше шансов, что тайное
празднование Рождения Иисуса привлечет внимание милиции. Пока же каждый шаг
молодого человека отдавался звонким хрустом снега на краю Немецкой деревни.
Точнее, название у местечка было другое - "Колхоз имени Ильича", но оно
упоминалось только в официальных бумагах, в народе селение называли по
"национальному признаку" - тут волею судеб собрались сосланные в Киргизию
немцы. 

 

- Идет!
- растрепанное и покрасневшее от мороза лицо парня влетело в натопленный дом. 

"Дремлет всё
- лишь не спит в благоговенье Святая Чета", - допевали верующие уже нестройным
хором. 

- Участковый!
- проговорил, задыхаясь, "рождественский сторож". 

Вся немецкая католическая
паства быстро свернула песнопения и уселась за накрытый стол, а маленький сын
Шнайдеров так испугался, что кубарем скатился взрослым под ноги.

 

...
Четырех-летний Анатолий наблюдал за всем происходящим из-под стола, куда он
сполз сразу при появлении участкового. Он видел только высокие сапоги
милиционера, на которых постепенно таяли снежинки. Они оставляли на порыжевшей
кирзе яркие пятнышки, и мальчик в страхе считал их. Сказочное настроение, в
котором он пребывал целый день, улетучилось в один миг. Вместо него пришли
зубостучащий страх, который мальчик почувствовал кончиками волос - они начали
шевелиться.

- Проходите,
дорогой участковый, выпейте с нами за здоровье именинницы! - встретил Асхата
неформальный лидер общины Андрей Генрихович. Милиционер недоверчиво
осматривался по сторонам, женщины в непривычно нарядных платьях неместного
покроя и мужчины в белых накрахмаленных рубашках с широкими подтяжками на
плечах подвинулись на лавке, освобождая ему место за столом. Однако участковый
не спешил усаживаться - не для этого пришел:

- Так, и
чей сегодня день рождения? - спросил он серьезно. Толик увидел, как милиционер
встряхнул коричневым портфелем с обмотанной изолентой ручкой. 

- Линды
Ивановны, нашей почетной доярки, - указал Андрей Генрихович в сторону пожилой
женщины с тонкими поджатыми губами и страдальческими складками возле рта. - Она
в этом году надоила...

Но закончить
фразу Андрею Генриховичу не удалось. Участковый сел на свободный табурет возле
двери. Толик увидел, как он достал из портфеля толстую тетрадь в обтрепанном
переплете.

- А в
метриках у Линды Ивановцы Шварц день рождения значится в феврале, - поднял
милиционер торжествующий взгляд на притихшую компанию.

- Так мы
именины празднуем, гражданин начальник! - засуетился за столом долговязый сын
Линды Ивановны. - А это - день ...

- Напутали
что-то за давностью лет, - зыркнул глазами на парня Андрей Генрихович. Сын
Линды со страху чуть не ляпнул "день ангела", вот тогда проблем было бы
побольше. - Знаете, как бывает, - обернулся староста к представителю власти. -
Не увидели единичку, одну двойку написали, ошибочка вышла. Да разве это важно?
- Андрей сделал шаг в сторону Асхата и обвел широким жестом комнату. - Важно,
что хорошие соседи собрались вместе в теплой компании. Да благодаря этой описке
мы еще раз и в феврале за стол сядем! - засмеялся он напряженными губами.
Несколько человек за столом тоже натянули на лица вымученные улыбки. - Выпей с
нами за здоровье Линды Ивановны, дорогой товарищ!

- Да,
просим, просим, пожалуйста! - раздалось несколько нестройных голосов.

Андрей
Генрихович быстро шагнул к столу, взял в руки бутылку водки и начал срывать с
нее жестяную крышку. Она не поддавалась - не привычные к такой работе руки
старосты не слушались.

- Ага,
день рождения отмечаете, а водку и не открыли! - торжествующе подметил эту
оплошность участковый. - Неувызочка у вас, товарищи немцы, вышла! - Будем
составлять! Так, рассказывайте, зачем собрались вместе ночью двадцать
четвертого декабря тысяча девятьсот пятьдесят девятого года?

Асхат выложил
на колени и разгладил руками помятый лист желтой бумаги. Кто-то из женщин
испуганно ойкнул, в большой комнате повисла напряженная тишина. Толик под
столом начал дрожать и прижался спиной к ногам отца. Мальчик поднял глаза на
своего большого и сильного папу, но не встретился с ним взглядом - мужчина с
крепко сжатым ртом напряженно смотрел вперед. Зато Толик почувствовал запах
опасности - под рукавами белой рубашки отца расползлись широкие круги желтого
терпкого пота...

- Это
потому, что по нашим традициям вино да пиво пьют, - поправил ситуацию Андрей,
как бы не замечая последних слов милиционера. - Хозяюшка наша как знала, что вы
пожалуете, водочки прикупила. Да вы ее с собой возьмите - неоткрытую нести
удобнее, в портфельчике не разольется. И колбасок наших отведайте и семью
угостите, давайте заверну! 

Андрей
Генрихович засуетился вокруг милиционера, который голодными глазами смотрел на
заставленный едой стол. "И правда, ничего не докажешь", - подумал Асхат. "Но
поручение начальства выполнил, что еще надо? Теперь хоть фашисткой еды поедим!
У, разъелись тут!" 

А вслух
произнес: 

- Моя
жена ваши пироги любит...

- Это вы
про кухи? Так и их положим, и печенья!

Андрей
опрокинул на газетный лист всю тарелку с рождественским печеньем. Кружочки и
звездочки были обмазаны взбитыми яичными белками и обсыпаны окрашенным в разные
цвета пшеном. Теперь вокруг милиционера суетился не только Генрих. С ролью
хозяйки освоилась и "именинница" - Линда, она помогала собирать участковому
откупной "тормозок". 

 

Когда Асхат вышел
за дверь, в комнате раздался дружный вздох облегчения. 

- Думаю,
гимны петь больше не будем, - подытожил Генрих. - Прочтем молитву, братья и
сестры...

Мать дернула
Анатолия за воротник рубашки - вылезай из-под стола, мол. Мальчик послушался.
Он обвел глазами комнату - всё было таким же, как и до визита участкового, но
только внешне - разрушилось таинство (в прямом и переносном смысле слова)
праздника, безмерная нереальность существования того младенца на потертой
бабушкиной картинке, который сегодня должен родиться. 

 

...Это было
первое воспоминание о Рождестве, которое осталось в памяти у Анатолия. Были еще
и другие, отмеченные в Киргизии. Все они начинались со сладких поцелуев мамы
утром:

- Поднимайся,
засоня! Все Рождество проспишь! 

Толик сладко
потягивался в кровати и опускал ноги на коврик, сплетенный бабушкой из
разноцветных старых тряпочек. Потом он обычно играл на заснеженном дворе, а
мама время от времени выглядывала из кухни - проверить, чтобы он никуда не
делся. И напомнить, что никому нельзя говорить про таинственный праздник,
который они сегодня будут отмечать. При каждом появлении в двери маму окутывало
облако пара, и до Толика долетал запах праздничной еды, которую женщины
готовили с самого утра. Живот мальчика радостно булькал в предвкушении, а на
душе становилось еще веселее. А вечером все пели рождественские гимны, Толик
соединял своей звонкий голосок с хором взрослых, и чувствовал, как он
присоединяется к чему-то большому. непонятному, но прекрасному, что объединяло
всех этих людей. Тогда, за младостью лет, он не понимал, что вера помогла им,
выходцам из когда-то великой Германской Империи сохранить язык и культуру за
более чем двести лет жизни в России; вера помогла выстоять в период ссылок в
холодные Киргизию и Казахстана; и за эту веру они и сейчас готовы были
рисковать свободой и благополучием, организовывая тайное празднование Рожества
в атеистическом СССР.

 




 

  

  
... - Тихая
  ночь, дивная ночь!
  
Глас с
  небес возвестил:
  
"Радуйтесь,
  ныне родился Христос,
  
Мир и
  спасение всем Он принес,
  
Свыше нас
  Свет посетил!
  
Свыше нас
  Свет посетил!
  
 
  
 




Хор в
просторном храме пел громко и радостно. Отец Анастасий непроизвольно повернул
голову на юг - где-то там за бескрайними казахскими степями возвышаются горы Киргизии,
где он появился на свет. Деревенька с побеленными известью маленькими домиками
навсегда срослась в его памяти с детством. После киргизской ссылки семья Толика
эмигрировала в Германию (воспользовалась короткой хрущевской оттепелью), там он
поступил в семинарию. А потом церковная служба занесла его в Италию, Ватикан,
Бразилию и вот теперь в Казахстан. "Тихая ночь, дивная ночь!" - пел отец
Анастасий. И думал, что и там, в неспокойно-революционной Киргизии, кто-то
сейчас поет тот же гимн. И какому-нибудь мальчику, как и ему когда-то, на душе
становится хорошо-хорошо. И таинственно-сказочно. "Но не так таинственно, как
было мне", - подумал с улыбкой отец Анастасий. Времена тайной веры канули в
лету.