Почти проснулся, но не открыл глаза. По подоконнику шуршит дождь.
Ночь посвящена встречам с покойниками.
Зашел проведать мать, посидел, поговорили, собрался
уходить. Оделся, выхожу, одетая мать рядом: "Хочу пройтись" - говорит она.
Выходит первая. Редкие капли дождя после ливня. Вдоль фасада дома - узкий
тротуар, с другой стороны тротуара - резкий обрыв. Мать оступается и её тянет
вниз по скользкой земле. Бросаюсь подхватить её, схожу с тротуара, подхватываю и
укрепляюсь на узкой полоске земли вверху обрыва. Замираем. Просматриваю полоску
земли: дальше она немного расширяется, и если перебираться очень осторожно, то
выйдем на неё, а там уже можно будет спокойно подняться на асфальтированный
тротуар.
У меня дома собираются гости. Очередной звонок в
дверь. Открываю. Герман. Ниже своего роста, коренастый и, к моему несказанному
удивлению, молодой; в рубашке и брюках неестественно выглаженных, без
морщинки, и таких же неестественно чистых. В
жизни Герман был самым близким мне по душе человеком.
Обнимаемся. "Да ты всё молодеешь" - говорю я, и в то же самое время меня не
покидает не осознаваемое пока ощущение ненастоящести, сделанности.
Герман держит в руке сумку. "Я вот тут принёс, поешь" - говорит он. Есть я и не
хочу, и само предложение Германа меня удивляет. Проходим в мою комнату,
разговариваем, и, однако, через фразу Герман повторяет свою просьбу: " Поешь". Я
смотрю на Германа, на весь его вид, и у меня возникает мысль: какой простой.
Однако в жизни Герман далеко не был простым. И у меня возникает чувство
отдаления от Германа, сидящего передо мной, я беру власть в свои руки и
когда Герман в очередной раз говорит: "Поешь, тут в сумке я взял помидоров" - я
говорю вошедшей в комнату Оксане: Возьми сумку. Там в сумке помидоры, положи в
холодильник, и остальное, чтобы не испортилось.
Проснулся, лежу с закрытыми глазами. "Какой-то он не настоящий - думаю я - не
живой. Словно из папье-маше сделанный. Правда, лицо в точности его. Но похож на
куклу. И это его настойчивое "съешь", "поешь" совершенно не у места.