Виноградов Павел : другие произведения.

Крамолы

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  
  
  Про имя
  
  Мне сегодня приснилось, что я нашёл своё имя.
  Оно было, как розовый шарик или астральная обезьянка.
  Сначала оно источало хрустальные звуки пресладко,
  потом деликатно устроилось в ране моей, чтобы не было боли.
  Я пил это имя, как славную воду в пустыне,
  я грелся костром из него среди мёртвых развалин.
  Оно говорило со мной о кармической доле,
  я был поражён глубиною его рассуждений.
  Заснуло под утро - слегка поворочалось в ране,
  удобно устроилось и, как зверёк, засопело.
  Когда я проснулся, оно уже было холодным.
  Свет был, как расстрел, болью пенилась рана пустая.
  Сегодня, когда я усну, я стану искать это имя,
  и, если его не найду, тихо жить перестану.
  
  
  Путь воина
  
  Волчья походка, меч за спиной.
  Дом далёко, да и есть ли он?
  Я прохожу стороной иной,
  где живёт воспалённый сон.
  Здесь железные звёзды капают с облаков
  и огонь извергается из-под шагов.
  Рыщут здесь за моей головою - они.
  Так проходят все дни и все ночи.
  Я насторожен, меч мой наточен.
  Смерть стоит за моею рукой.
  Я крутой. Я с богами на "ты".
  Я забыл, чем пахнет покой
  и по дороге кривой
  меч мой седой
  рассыпает убийства цветы.
  Знаю, знаю - близко они.
  Тени их у меня за спиной.
  Ничего, я проворен и тих.
  Завизжит под рукой
  меч мой лихой,
  забирая дыхание их.
  Я вступлю с ними в бой,
  бой умелый и злой,
  белым днём или в призрачной тьме.
  Вот они! Крадутся за мной.
  У них волчья походка и мечи за спиной,
  и их лица знакомы мне.
  
  
  Бес белый
  
  Белый бес безобразный горит на снегу.
  Этой ночью чудовищ я встретить могу.
  Они в поисках соков священных даров
  повторяют путь скорбный погибших миров.
  Их насилие мудро, они храбрецы.
  Изнывают от зависти к ним простецы.
  Проститутки ломаются в книксенах им,
  просят взять их на праздник в крутой Аркаим.
  Но уходят чудовища. Пьяный в дугу
  я за ними угнаться уже не смогу,
  лишь печально слежу, как в прокисшем снегу
  бедный бес превращается в злую пургу.
  
  
  Чужой
  
  Старый чужой в этой комнате ждёт.
  Он, как водится, чёрный, с крестом.
  Он давно тут стоит и хочет пить,
  но стесняется попросить, потому что чужой.
  Если ты чужой, тебе причиняют боль
  и не дадут напиться тёплого из руки,
  ты умрешь от жажды и темноты,
  а твой труп положат в музей,
  куда будут водить детей и говорить:
  "Это чужой. На него надо выть".
  Так что стой, чужой, в этой комнате злой,
  в тёмной комнате, где пульсирует красный нарыв.
  Если болит - то болит.
  И да пребудет боль!
  И да пребудет стыд
  во веки веков, чужой!
  
  
  Чеширский круг
  
  Круг - мой друг,
  он мой труп
  гладит сотнями рук,
  а улыбка его, как большая улитка.
  Круг - мой гроб,
  жгучий трут,
  из него прёт амок.
  Он как спрут или рог -
  демиурга ошибка.
  Это круг и он крут,
  и его зовут Рок.
  Каждый год продлевает мой срок.
  Срок мой - сумрачный морок, и бред мой глубок,
  а мембрана в мозгу безнадёжно непрочна.
  Мой урок, как оброк:
  жрёт затылок Восток
  и сжигает мне Запад безумные очи.
  
  
  Трезвый корабль
  
  Тут дурацкое море и я в нём.
  Изучаю уныло волн манерный излом.
  Солнце снова уплыло за окоём,
  а я режу настырно волн манерный излом.
  Мне земли не хватило, я был нем, но умён.
  Я поплыл. Очень милым был манерный излом.
  Я был молод, как Каин, и на чаек кричал,
  я был пьян и нахален, и мой парус крепчал.
  Я был пенитель пены, нагло щупал акул.
  Чтоб сберечь мои вены, я на небо подул.
  И просыпались звёзды мне на мокрый живот.
  Рыбки были, как розы,
  и шептал мне угрозы золотой кашалот.
  Но я вскоре очнулся на изгибе времён.
  Злое солнце пробило мой лоб.
  Я почувствовал старость, болел мой живот
  и от страха кривился мой рот.
  Чайка целилась в печень, кричала,
  и крепчало отчаянье. Мало
  оказалось мне моря. Я мечтал о еде
  и ночлеге на бёдрах у Мэри.
  Я боялся пиратов и ангелов вод,
  осьминогов и странных существ.
  А жестокое солнце разъедало мой ум
  и остатки крамольных словес.
  Но дурацкое море теперь мой дом.
  Колыхаюсь, как древний грек.
  Мне понравилось резать волн манерный излом -
  я люблю свой последний грех.
  
  
  Место!
  
  Между опиумом и Богом существует место покоя.
  Там избавишься от видений, но не станешь ангелом света.
  А за это ты ляжешь, и будешь лежать, рассуждая о малом,
  и на небе карябать банальные максимы мелом,
  белым мелом по белому небу и сам будешь в белом.
  И, занявшись значительным делом
  станешь матерым дебелым,
  непроворным, солидно насупленным.
  Словно между утреней и заутреней
  подобно котлете в гамбургере,
  защищенный от всех неожиданностей,
  свободный от повинностей и провинностей,
  мир вкушающий в ожидании пожирания.
  Это такое место - укромная виртуальная бездна,
  весьма для здоровья полезная.
  Оглушение и оглашение, дистрофия любви,
  исполнение обетования - без желания, но и без страдания.
  Славное датское королевство, похожее на третье детство,
  Только это не детство, а - Место
  между опиумом и Богом.
  Место без смерти, исполненное покоя.
  Что же оно такое?
  
  
  Циклоп
  
  Я последний циклоп.
  Архаический глаз упирается в вечность,
  созерцая в ней только себя.
  Опустела
  пьяноструйная амфора дня.
  Старым телом
  ощущаю прохладу пещеры, поверхность
  камней, слышу блеянье коз, странный голос огня,
  отдалённые жалобы моря.
  Как всё страшно и точно!
  Я последний циклоп, ослеплённый любовью.
  Моё тело, как глыба гранитная, вросшая в почву.
  Неподвижный и грозный,
  упиваюсь грозой и неясными грёзами ночи.
  Я иной и единственный призрачный знак - многоточье.
  Я настолько велик, что могу прекратить тебя мелким движеньем,
  моя страсть обратит тебя в истекающий соком комок.
  Жаркой плоти уйдёт наваждение.
  Если б только я мог!
  Если б смог отказаться от роли
  мне навечно навязанной злым и лукавым врагом,
  быстроглазым героем, которому я - лишь валун на дороге.
  Я циклоп, хитроумным поверженный богом,
  обитающий в темени боли, зловещей томимый тревогой.
  Мой единственный глаз наливается алой тоской,
  почему-то рекомой любовью.
  Я последний циклоп с безобразной глазницей пустой.
  Я последний...
  
  
  Рог
  
  Там, где рог воздвиг себе сатана,
  нету ни капли сладкого дня.
  Там издыхает уродка-весна,
  и нет ни лягушки, ни муравья.
  Туда не хочу идти я!
  Однако зовёт древний рок
  переступить через порог,
  отведать дурного вина.
  Ибо на мне вина:
  не могу идти в паре,
  когда на лице земли танцы,
  отдавлю ноги даме
  и отдаст бедняжка концы.
  За что меня проклянут отцы
  и концы их укажут мне путь:
  мерзкого пойла хлебнуть,
  переступить порог,
  по лабиринту дорог
  тащиться туда, где траурный рог
  сам себе воздвиг сатана.
  Там возлечь, ожидая дня,
  когда ласты откинут отцы
  и опадут их концы.
  
  
  Бой при ущелье
  (из древнекитайского)
  
  Упоителен запах сырого ущелья.
  В восхищенье рыдаю перед царственной дщерью.
  ххх
  Воют трубы войны.
  Войско двинулось в путь.
  В золотой колеснице князь дородный.
  Он мчится в свет копьё обмакнуть.
  ххх
  Генерал недоволен: солдаты устали.
  На тяжёлой дороге колонны отстали.
  Дефиле между пиков заарканил туман.
  Генерал беспокойно глядит на таран:
  "Мы не скоро достигнем замка".
  ххх
  Стены замка притихли. Твёрды башен соски.
  Напряжение гложет осаждённое войско.
  Полон ров и к железным воротам непросто
  подступиться с тараном дорогой крутой.
  ххх
  Ночью двинулось войско дорогой крутой.
  Князь сердит, но его генерал веселеет.
  Ус кусает седой, брызжет яркой струной:
  "Мы откроем ворота, лишь восход заалеет".
  ххх
  С башен блещут мечи, но, безумно крича,
  боевой генерал домогается славы.
  Стаей стрелы летят, никого не щадя,
  и к воротам ползут реки огненной лавы.
  ххх
  С башни мокрое знамя упало
  к беспощадным ногам генерала.
  ххх
  Страховидный таран сокрушит створки в хлам.
  За воротами жалобный стон нарастает.
  Замок взят. На солдат каплет сладостный яд.
  Пьяный запах его над ущельем сияет.
  ххх
  Восхитительно кануть в сырое ущелье,
  умереть куртуазно в лоне царственной дщери.
  
  
  Стражник
  
  Бродит по вселенной Стражник,
  от звезды к звезде шагает.
  Беспристрастно и бесстрастно
  души нищие считает.
  Он играет на свирели,
  чтобы помнили о нём,
  ищет в осквернённых землях
  непорочный водоём.
  Там, где ураганы свищут,
  где дурман-трава растёт,
  рыщут гады полевые -
  ищет золото и мёд.
  Что найдёт - всё забирает,
  птичьи гнёзда разоряет,
  убивает бедных птах.
  Так живёт и поживает
  сей таинственный монарх.
  
  
  Город мой голод
  
  Я пришёл к тебе, город стеклянный
  и останусь с тобой навсегда.
  Я узнал о тоске безымянной,
  беспощадной нирване туманной,
  и услышал: кричат безысходно суда
  проходя над рекой в этой мгле оловянной и злой.
  Город мой!
  Я распался в тебе без следа и идеи.
  Ты течёшь сквозь меня, влажный труп.
  твои серые стены мне сердце раздели
  и плывёт над рекой голос труб заунывный.
  Бессильный, я счастливо болен от грязи твоих фонарей.
  Город, выпей меня! Съешь меня! Стань моею могилой!
  Истреби. Воскреси. Вновь убей.
  Над рекою из стали стаи крыс пролетали
  ночью белой, как траур в Китае.
  
  
  Обезьянка
  
  Обезьянка плясала на жёлтой макушке свечи,
  выводя золотыми ладошками странные знаки.
  Лохмы ночи стекали на белые щели личин
  старых демонов, мерно храпящих во мраке.
  Обезьянка плясала спиною ко сцене. Спектакль шумел.
  Действо длилось и длилось, а зритель мечтал об антракте.
  Он один, как Джоконда, в роскошном партере потел,
  он и знать не хотел, что там будет в последующем акте.
  Он скептически хмыкал, монокль ронял и дремал,
  просыпался и снова уныло воззрялся на сцену.
  Видел Бог, как тягучий спектакль его задолбал,
  но уйти он не мог, он работал, он критиком был, несомненно.
  Саркастически щурился на декораций холмы,
  аплодировал нехотя выходу пьяного негра.
  Он хотел умереть, но плясала пред ним обезьянка в свеченье свечи,
  и он медлил.
  
  
  Ритуал
  
  Я поздно проснулся. Завершалась ночь длинных свечей.
  Я проснулся в тумане и вспомнил, что тебя больше нет.
  Я отправился в путь, и сияли мне лики мечей,
  а из сердца сочился мучительно-мудрый обет.
  Ясно помнил то время, когда мы были одни,
  бесконечно одно и в каком-то счастливом нигде,
  растворяясь в блистательном омуте белых ночей.
  Но тогда я был чей-то. Почему же теперь я ничей?..
  Пересчитывал знаки отчаянья - когти свечей,
  что в тумане зияли, как адовой Шамбалы взгляд.
  Я забыл, как молиться и поставил любви своей мат
  в безобразной игре под присмотром безумных врачей.
  Русский ворон кричал: "Никогда, ни за что и нигде!"
  Я обманом омылся, чтоб унять боль разверзшихся ран.
  Совершил ритуал в честь молчания жёлтых свечей
  и сомкнул за собою туман.
  
  
  Delete
  
  За кулисами зелени,
  желтым бесом пропитанной
  ядовитой эссенцией ядовитой религии,
  дом стоял неприкаянный,
  ибо в небо воздвигнут был.
  Извлекали в нем Каина
  из соцветия темных сил.
  Но с гримасой обиженной
  Каин крался в изгнание.
  Было знание трауром,
  а любовь - отрицанием
  а величие - немощью,
  в предвкушении бед.
  
  А пока суд да дело,
  под беспомощным небом
  длился лета обед.
  
  Правка.
  Выделить все.
  Delete.
  Alt-Ctrl-Delete
  
  
  Неделя ваий
  
  Верба вибрирует в сердце весенней тревоги.
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"