Нани прикрыл ладонью глаза от солнца прорывавшегося сквозь тяжелые тканые шторы шатра. Его кроссовок мерно подергивался перед входом - вьючный зверь, окрещенный для удобства "верблюдом", мерно жевал шнурок. Агатовые глаза с пушистыми ресницами были полузакрыты от наслаждения. Нани улыбнулся.
Холодный воздух напоен утренней свежестью и запахи кажутся резкими и особенно четкими. Вот - запах мускуса и псины, вот - шершавый запах ткани, вот - пряности трав, и прозрачный холод льда и влаги горного ручья в половине дня пути... А вот...
Рука непроизвольно потянулась к подушке.
Под тяжестью грубого плетения - еще одна глиняная мордочка. Нани одной рукой заправил футболку в джинсы и подтащил к себе кожаный рюкзак. В боковом кармане их уже шестнадцать. Все они складываются между собой, и пятна и полосы, ничего не значащие в отдельности, становятся все больше похожими...
Значит, с этим днем - семнадцать.
И каждое утро - мордочка.
Нани помнил их четче, чем всю предыдущую жизнь.
Первое утро.
Самое страшное.
Все тело болело при одном воспоминании об ударе, от которого он проснулся. И песке, набившемся в рот, песке, который Нани теперь ненавидел. А в сжатом кулаке, его кулаке, - треснувший глиняный оскал.
Накануне у Ольги была обычная вечеринка без повода. Сначала пришел один, потом другой, потом третья... что-то пили, о чем-то пели, готовились морально к дню рождения Волка...
Почему-то никак не вспомнить их лиц и голосов... Даже Мари. А ведь он любил ее. И больно по-прежнему.
Ему казалось сном... Да, теперь все это казалось только сном.
Даже в то утро...
- Боже!!! Почему?!!
Лиловая морда верблюда обиженно всхрапнула и исчезла, оставив шнурок недоеденным.
- Извини, Лохматый...- Нани высунул голову из шатра и застучал зубами от холода. Солнце только показалось из-за горизонта, даже голубое сердце последней звезды в нежном шелковом утреннем небе было ярким. Плато, на котором они остановились, плоское как стол, - ни одного камушка. Лишь густой ковер душистой радужной травы дрожал змеистыми переливами от голоса ветра и белели проплешинами заледеневшие озера. Верблюду трава явно не нравилась, если даже на шнурки позарился.
Как же страшно здесь было вечером! Нани казалось, что парчовый платок вот-вот упадет с глаз, и он сам введет ожидающих за очерченную границу... Лишь теплые губы верблюда, трогавшего его подбородок и ладонь, придавали сил, когда ожидание грани переполняло чашу...
Днем вчерашние страхи казались смешными. Днем некогда бояться, - нужно рисовать карту, - бесцельно брести наугад дальше не имело ни малейшего смысла, хотелось хоть малой, но цели впереди. Тем более что учуянный им дым и огоньки на западе могли быть рукотворными.
И искать воду - бурдюки полупустые и еды в обрез... А там где вода - там и еда. Хорошо быть травоядным - вон Лохматого даже шнурки устраивают!
Нани рассеянно улыбнулся, отпихивая лезущего за нежностями зверя.
Ночи - другое дело.
Ночами страх сжимает горло крепче удавки.
Если бы не компания мохнатого лилового друга...
Верблюда он нашел в первый день. Он дичился и не подходил близко.
В каменистой долине, где он очнулся, было еще много таких же несчастных. Только повезло ему одному - другие были мертвы. Хотя, ведь верблюду тоже повезло, если он остался жив.
Многие тела разложились и Нани, и так страдавший от предельной четкости ощущений и чувств, не осмелился к ним подойти.
Остальных же обобрал почти подчистую и завалил камнями, периодически отходя опорожнить желудок.
Потом бездумно высосал какой-то плод, благоухающий алкоголем, поминая души упавших на камни и себя.
Отключился.
А ночью...
Его разбудил голос.
В двух шагах от него горел костер из сухих перекатышей-трав. У изголовья сидел старик.
Черные глаза мягко светились заботой и нежностью, как у дедушки Гаро. Он что-то говорил Нани. Говорил что-то важное. Белые волосы, перехваченные медными колечками, качались в такт слов, синий балахон, расшитый бисером и полосками цветной кожи, казался крыльями на руках, перьями, продолжением по-птичьи хрупкого старческого тела.
Лежал, в свете пламени жующий колючки темноглазый зверь, а за его спиной стояли воины. Такие до нелепости разные...
И что-то во всех них было так знакомо... Словно и старик, и сжимающие оружие уже встречались Нани раньше...
Только наутро он вспомнил лица - лица похороненных.
В ту первую ночь они вместо Нани выдержали первый бой. Очертив копьем с широким тупым жалом круг вокруг огня и переставшего бояться верблюда с новым хозяином, они защищали их до рассветной звезды и стонущего крика маленькой желтой птички, севшей на камни одной из могил. А старик держал Нани своими теплыми глазами и голосом, не давая вслушиваться в шепот нападающих.
После третьей ночи защитники попрощались с ним, и ушли навсегда.
А он до темноты брел по тропе из мертвой долины, изнывая от жажды, и искал площадку, где можно крепко привязать нагруженного верблюда и очертить копьем круг вокруг шатра, пламени и зверя, завязав себе глаза, чтобы хотя бы не видеть.
Теперь, спустя шестнадцать ночей, он умел и поддерживать огонь вслепую, не выходя за границы круга, и по запаху находить источники, и метко накалывать ленивую алобрюхую рыбу в быстрых горных потоках...
Нани водил огрызком карандаша по шершавой изнанке шкуры и думал о хлебе и чернилах.
Графит пачкался и смазывался.
Еще час он потратил на изготовление простенькой корявой кисточки и сцеживание порции крови у себя и верблюда. Карта того стоила - у кромки западного горизонта синело лепестком ириса море, и путь к нему был не из легких. А вода... Подождет вода.
К тому же огни, столь желанные и манящие, пропали, окончательно убедив Нани в выборе направления.
Карта, едва просушенная на ледяном ветру и размятая, была свернута и спрятана вместе со сложенным кое-как тяжелым комом шатра в один из вощеных кулей, висящих на верблюде. Он отстегнул бурдюк. Вылил остаток воды в приготовленную ранее мису. И, сделав долгий жадный глоток, не без сожаления отдал остальное лиловому другу.
Жаль, что глупая животина так и не стала отзываться на придуманную им кличку. Вчера зверь не заметил ловушки, и жало сорвавшегося лезвия содрало кожу на его правой задней ноге. Рана была зализана и уже начала заживать, но теперь он хромал, и их скорость передвижения уменьшилась вдвое.
Нани ласково потрепал верблюда за холку и поцеловал в плюшевое горячее ухо.
- Ну что, лохматый, пойдем? Там внизу трава уж явно сочнее, чем здесь, и льда нет.
Зверь качнул головой, словно соглашаясь со словами хозяина, и первым тронулся с места.
Тропа, принявшая их шаги, была дикой, и местами прерывалась. Однако, и хромой, верблюд отлично держал направление.
Полуденный привал они провели у найденного ручья, и смогли пополнить запасы воды и напиться. Но от сводящей зубы влаги у Нани начало саднить горло, и он только теперь подумал, что среди всего того, что было им найдено в мертвой долине, нет ни одного лекарства.
Он рвал травы с казавшимся ему приятным запахом и жевал их.
Боль унялась, однако начала сильно кружиться голова.
Солнце уже почти скрылось за горами, когда они подошли к границе сухого, черного леса.
Животное по-хозяйски расположилось на поляне неподалеку от первых деревьев, а Нани собрал хвороста, отметив про себя, что деревья живые, и на жухлой листве под ногами достаточно следов.
Но его все еще качало, и Нани поспешил вернуться к пасущемуся другу.
Разбив лагерь, он очертил круг и завязал глаза парчой.
Однако заснуть не получилось.
Все кружилось и менялось местами. Было невыносимо жутко и хотелось пить. Он на четвереньках выбрался из шатра. Ощутив холод вечерней росы и прикосновение теплых слюнявых губ верблюда, немного успокоился. Животное само подставило шею. И Нани кое-как поднялся на ноги.
Он долго и жадно пил, но никак не мог утолить жажды. Остановился лишь при мысли о завтрашнем дне и пушистом соседе.
Вдруг в уши ударила волна звуков, крика, шепота...
Нани не сдержался и сорвал повязку.
Его ослепил белый стерильный свет. Он кричал, но вместо крика изо рта вырывался сдавленный хрип. Все тело было спеленато. Нани задыхался.
- Ну вот. Вот нам и стало лучше. Что ж это вы, молодой человек, студент, биолог, отличник, можно сказать, а такой дрянью балуетесь? Ну ничего, ничего, привыкания нет. Через два дня дома будете. Вот к вам, кстати, пришли.
Нани повернул голову и увидел старичка в белом халате и шапочке. Маленькие очки в золотой оправе подергивались на его носу в такт смеху. А за его спиной стояла бледная Мари. Ее длинные черные волосы падали на лицо, силясь прикрыть заплаканные серые глаза.
- Ну да ладно, молодые люди, я вас оставлю. Но учтите, - без шалостей, - мы за стеклом.
Доктор учтиво пододвинул даме стул, подмигнул и вышел.
- Здравствуй, Нани. - Она виновато улыбнулась и по ее щеке скатилась вымученная слеза. - А ты загорел. Это даже хорошо, что ты не можешь говорить. Я не хотела бы...- она уронила в ладони голову и затряслась, рыдая. - Прости меня. Я не хотела, чтобы получилось вот так. Раньше все срабатывало идеально... Я не могу, понимаешь?!! Не могу!!! У меня никого, никого не может быть... От других я избавлялась легко, они не возвращались, Нани, никогда не возвращались... А тебя я люблю. Но я не хочу, чтобы ты умирал на моих глазах, медленно старясь, болея... Ты должен меня забыть! Ты должен меня возненавидеть после всего того, что увидел там! Прошу тебя... Нани, ну хочешь, я подарю тебе лилового верблюда?
Нани отвернулся, чтобы не смотреть на пушистого зверя с сорванным с правой задней ноги плюшем в ее руках, и заплакал.