- Марки собирать буду. От деда осталась неплохая коллекция, думаю - из меня получиться приличный филателист.
- Я не про хобби. Ты работать где собираешься?
- С моей подготовкой подберу себе что-нибудь подходящее. Меня, в принципе, брат в свою фирму звал, научным консультантом.
- Сейчас у многих появятся научконсы-профессора... Хотя нам то что? Тебе - тридцать два, мне - тридцать. Молодые ещё - найдём себе что-нибудь... А вот стариков жалко. Куда им деваться? Для них Наука - это жизнь, немногие смогут в прикладистов переделаться.
- А я вот видел вчера Константина Павловича, ну... Лысый Пень который.
- Наставник нашего Гения?
- Да, он самый. Совсем сдал старик. Бродит по институту, никак понять не может: за ученика своему ему радоваться или над усопшей Наукой слёзы лить? Воспитал на свою голову. И куда ему теперь идти? Половину института наверняка сократят, оставят несколько лабораторий для прикладистов, а фундаменталов, которые приспособиться не смогут, просто вышвырнут.
- А я предупреждал, когда он в институт работать заявился, что этот кудрявый нам свинью подложит. Ведь говорил?
- Ну говорил, говорил. А теперь то что делать?
- А ничего уже не сделаешь... Коль, а почему всё так просто оказалось? Два десятка уравнений весь мир описывают. И как он смог их понять в одиночку?
- По-моему, он сам этого не понимает. Видел я его на днях: он ко мне в лабораторию заходил, спрашивал что-то. Взгляд блуждающий, координация движений нарушена: он мне чуть установку не разворотил. Посмотрел я ему в глаза, привиделась мерзость какая-то: будто из глаз кто-то ухмыляется, причём, гнусно так.
- Ухмыляется, говоришь? Хотя сейчас уже не важно. Кстати, через пятнадцать минут наше чудо будет в конференц-зале доклад делать. Пойдёшь на похороны фундаментальной науки?
- А куда ж деваться?
На "похороны" собрался весь институт: и маститые профессора, и мэнээсы, пришёл даже вахтёр Егорыч: "Хочу хоть раз посмотреть, чем ж вы там, ядрён батон, занимаетесь". По правилам, конечно, не положено, но решили: пусть глянет, больше такого случая уже не представится.
"Чудо" являло собой молодого пухленького усатого паренька. Он спокойно прошёл мимо камер, отмахнулся от корреспондентов, абсолютно проигнорировал сидевших зале коллег. Добравшись до доски, он достал из кармана потёртых джинсов обгрызок мела, и, ни на кого не обращая внимания, принялся писать формулы. Формулы эти он никак не комментировал, лишь изредка еле слышно бормоча себе под нос что-то вроде: "Общая теория поля", "Связь строения ДНК с гравитацией", "Универсальная формула структуры вещества"...
Наконец, закончив писать, "чудо" обернулось к сидящим в зале людям и, по-идиотски лыбясь, заявило: "Вот вам устройство мира", после чего упало на пол, поднялось сначала на колени, затем село на корточки и, продолжая дебильно ухмыляться, засунуло в рот остатки мела.
Раздались жидкие аплодисменты, кто-то из профессоров принялся глотать таблетки, остальные же изучали написанные на доске формулы. Половина из них была уже известна, ещё пять представляли собой модифицированные варианты многим знакомых соотношений, лишь последние четыре можно было бы считать чем-то абсолютно новым, но кто-то вспомнил, что "вооон ту видите, я похожую получил, но пока не публиковал, решил ещё разок проверить".
За "чудом" приехала "скорая", ему сделали укол, положили на носилки и унесли. Журналисты побежали за ним, тех репортёров, которые попытались остаться, выкинула охрана. Деморализованный председатель, застыв в своём кресле, разглядывал сидящую на носу муху. Кто-то принялся справлять поминки по фундаментальной науке пронесённым через охрану спиртным. Несколько человек вяло обсудив доклад и придя к выводу, что почти всё было известно, оставалось только объединить в единую систему, достали собственные заначки. По всему залу стало раздаваться: "За упокой её родимой", "За безвременно от нас ушедшую", "Неужели всё кончилось?", "Ты меня уважаешь?". Потом пошли песни: "На кого ж ты нас оставила? Голубка дряхлая моя".
Около доски стоял средних лет мужчина в тёмно-коричневом плаще, он изучал написанные формулы и, мелко тряся козлиной бородкой, приговаривал: "Сходиться... и эта сходится... Неужели опять всё сначала?.. А вот здесь, пожалуй, неверно... Нет, он просто их местами переставил... Тогда всё сходиться... и если Создатель ничего нового не придумает, то опять всё сначала". Затем он развернулся, прошёл через стоящих в проходе академиков, охрану и закрытые двери и оказался на улице.
Яростный ветер гнал снежные вихри с севера, восьмиэтажное белоснежное здание института, выдерживающее десятибалльное землетрясение, содрогалось от его порывов. Разъярённый ветер бился в закрытые окна, стремясь ворваться в тепло, закрутить в сумасшедшей пляске бумаги, приборы, людей. Каким-то своим нечеловеческим чутьём он чувствовал, что скоро всё закончиться, и желал напоследок ударить в полную силу, чтобы дрожала земля и трепетало небо, чтобы существа, в очередной раз обрёкшие мир, осознали, что их ждёт. Но нет, они лишь сильнее жмутся к стенам домов, крепче закрывают окна и продолжают считать, что ничего не произошло, что этот незапланированный ураган лишь очередная ошибка синоптиков. Но почему судьба мира зависит именно от них?
Козлинобородый смотрел на буйство стихии с какой-то нечеловеческой обреченностью. И виделись ему в безумстве снежаного смерча и бушующие волны, терзающие в последней своей бессмысленной ярости гранитный утёс, с вознесшейся над ним исполинской башней, и безудержный приступ песчаной бури, запоздало стремящейся похоронить под многотонным покрывалом, обратить лишь в очередной бархан горделиво высящийся своими минаретами безумной красоты белоснежный город.
"Ну что ж, значит, ветер и снег, в пятнадцатый раз, если не ошибаюсь, достаточно распространённая комбинация", - бормотал он, не обращая внимания на пролетавшие сквозь него снежинки. В воющем гуле буре неожиданно прорезался невероятной своей глумливостью чей-то злорадный хохот. "Хотел бы я знать: ЕМУ-то зачем это надо? Что ОН с этого имеет? Или ОН просто так развлекается? Если ОН выступил в открытую, то пора уходить из этого обречённого мира, а он мне, в отличие от предыдущего, понравился. Ну почему они не смогли вовремя остановиться?"
Козлинобородый в последней раз огляделся вокруг, стараясь вобрать в себя как можно больше деталей. Кто знает, каким окажется следующий? Может ему придётся на протяжении тысячелетий тешить себя воспоминаниями. Закончив осматриваться, он устало прикрыл глаза, и дурацкий тёмно-коричневый плащ разлетелся призрачными ошмётками. Резкими рывками из спины вырвались ослепительной белизны крылья. Исчезла дурацкая бородка, словно выточенное из белоснежного камня лицо с широко расставленными голубыми очами надменно застыло выражением высокомерного презрения к миру, обрёкшему себя на гибель. Но затвердевшие черты дрогнули, из безжалостно-пронзительных небесно-голубых глаз выкатились лазоревые жемчужины слёз, оставляя сверкающие дорожки, проскользили по щекам и подбородку и с тяжким грохотом рухнули на заснеженную землю, заглушим на мгновение и дикий хохот, и рёв урагана. Из ослабевшей руки выпало зеркало и, под ликующий вопль ветра, разлетелось на множество крохотных осколков.
Судорожно дёрнулись крылья: взмах, другой, третий. Он медленно отрывается от земли. Всё быстрее и быстрее двигаются крылья, и огненная вспышка режет воздух, устремляясь в высь, чтобы исчезнуть, утонуть в бездонной черноте неба.
Пустота. Чернота. Тишина. Нет ни звёзд, ни планет, лишь одинокая Земля вращается где-то "внизу". В пустоте висит ангел. В темноте блёкло светятся его обмякшие крылья. В тишине раздаётся голос:
- Ты вернулся, мой посланник. Какие вести ты принёс мне?
- Они... они, - голос ангела дрожит. - Они опять сделали это. Познали мир.
- Ты уверен, мой вестник?
- Да. Я видел. Я сам видел формулы, описывающие Вселенную. И..., - голос ангела срывается. - Они верны.
- И что нам делать теперь?
- Ну... надо... дальше усложнять, чтобы появились новые факты, которые они не смогут объяснить. Чтобы они продолжили... Господи! Ты ведь... ты ведь..., - в глазах ангела вспыхивает безумная надежда, - придумал, как это сделать?
- Нет, мой вестник.
- Господи! - голос ангела срывается на умоляющий крик.
- Это очень непросто, усложнить мир так, чтобы он не слишком внешне изменился.
- Ну почему они такие любопытные? Почему они не могут просто жить и быть счастливыми? - И лазоревые слезы вновь катятся из небесно-голубых глаз.
- Желание познать окружающий мир - неотъемлемое свойство разума. Они всегда будут стремиться разгадать сокровенные тайны мироздания. А когда разгадают все - исчезнет сам смысл их существования. Начнётся медленная агония. Мы всё это уже проходили... пробовали... в одном из первых миров. Несколько веков мир корчился в конвульсиях. Один из твоих предшественников сошел тогда с ума.
- Значит... всё сначала?... Опять?
- Да, мой вестник. Опять. Плоский мир - его познание - Мир-шар в центре Вселенной - его познание - перенос в центр Солнца ... и так далее. Попутно изменяя более мелкие детали. И будем надеяться, что изучение будет более медленным и мы сможем придумать что-нибудь новое.
- Господи, - в глазах ангела появляется сумасшедший блеск. - А если им дать познать ТЕБЯ?
- Нет, мой посланник. Их разум не выдержит этого. Мы уже... пытались.
- Господи! - и горящие от ненависти глаза. - Там опять был ОН! Это ОН во всём виноват!
- Нет, мой вестник. ОН не может оказать серьёзного влияния. ОН может подтолкнуть... чуть-чуть. Всё остальное они делают сами.
- Я уничтожу ЕГО! - в руках ангела вспыхивает огненный меч
- Нет, мой посланник. Конечно, ты можешь ЕГО уничтожить, если повезёт. Но ОН - возродится. Возродится ещё более могучим, чем раньше. ОН - особая форма проявления их разума.
- Всё сначала - шепчет ангел, медленно угасает меч. - Но зачем создавать мир, если он всё равно обречен?
- Потому что я не могу иначе. Я не могу не творить... Готов ли ты быть моим посланником в новом мире?
- Я... я утерял зеркало, я разбил зеркало, которое ТЫ мне дал. Символ познания. Я не могу больше быть посланником. Прости... Господи, - фигура ангела медленно угасает.
- Как хочешь. Отдохни, может быть, потом я вновь вызову тебя. Прощай, мой вестник.
Прощай, Господи, - фигура ангела медленно растворяется во тьме.
- Приди, мой вестник!
- Я явился, Господи. - Во тьме появляется ангел. От него волнами расходиться ослепительно белый свет. - Я готов служит тебе.
- Мне нужен посланник в новый мир.
- Я выполню твою волю, Господи. - В глазах ангела загорается фанатичный огонь. - Где он?
- Посмотри вниз, мой посланник.
Неловко ёрзнула черепаха. Призывно затрубил потревоженный слон. От хрустального небосвода отделилась звезда, и сверкающим росчерком устремилась вниз. В самом центре плоской Земли проснулся Адам-137.