Аннотация: Одна в горах. Борьба за жизнь и против нее.
В день когда я умерла
В день, когда я умерла, ничего не произошло, кроме того, что меня не стало. Вернее сказать, происходило все, что и прежде, но уже без меня. Земля не перестала крутиться, солнце не погасло, звезды не упали - все осталось на своих местах. Мир в своей глобальной сущности ничуть не изменился. Это странно потому, что раньше он всегда был только со мной и вокруг меня и, казалось, не мог существовать по-другому. А выходит, смог. Мир особо и не заметил моего исчезновения. Да, некоторым людям стало грустно, еще немногим - горестно, а паре человек даже нестерпимо больно, но остальные не почувствовали ничего. Остальной мир не почувствовал ничего. По небу все так же плыли облака, сквозь землю прорастала трава, вода по рекам неслась к морям и океанам. Города шумели, дымили, светились, гнали по дорогам бесчисленные караваны машин. Люди занимались своими делами. Все было, как и день назад, когда я сама еще была. Потом все осталось, а я нет.
***
Я уже давно хожу в поход одна. Чаще всего это какие-нибудь горы. Непосвященному они покажутся одинаковыми, но, конечно, горы всегда разные, непохожие друг на друга. Каждая со своим характером, внешностью, голосом. Каждая сама выбирает, как относиться к тебе. Каждую нужно послушать и она готова услышать тебя.
Это был очередной поход, еще одни горы. Я шла вдоль крутого живописного обрыва. Свежий ветер обдувал лицо, я щурилась от него и от мягкого вечернего солнца. Растворялась в красках, запахах и звуках леса, того особого леса, что бывает только в горах. Наслаждалась деревьями, травой, тропой в траве, камнями, ощущением своей ничтожности в сравнении с громадностью гор, и своей причастностью к ним. И одиночеством. Состояние почти медитации, когда одна идешь по непостижимо большой горе. Это особое одиночество-единение, быть незаметной песчинкой, принадлежащей только самой себе, но при этом оставаться в компании гор, стать их частью. Изменяется сознание, мысли двигаются совсем другим, необъяснимым образом. Думается как-то проще, чище. Воспоминания ярче и глубже.
Хорошо помню, как я увидела горы в первый раз. Еще совсем юная, я еду в поезде в незнакомые края. Говорят, там много солнца, соленая вода там бьет о камни и песок, там ночь сменяет день внезапно, без промедления обрушиваясь на него темнотой и прохладой. Я стою у окна, о чем-то разговариваю со случайным попутчиком и вдруг, как-то внезапно, лес в окне прерывается, и возникают Они. Горы! Разговор угасает на неоконченной фразе, становится не интересным и не важным. Вообще всё теряет значение, кроме этого завораживающего вида. Я замираю на полувздохе. Звуки стихают, движения замедляются, само время почти останавливается. Плацкартный вагон с его суматошными обитателями застывает, восхищенно глядя в окна. Еще минуту назад здесь стоял гул разговоров, кипела жизнь, а теперь остались лишь перешептывания и робкие движения. Горы зачаровывают всех.
Конечно, я видела их и прежде: на экране телевизора, на фотографиях, встречала в книгах, но это были безликие, бездушные картинки. Красочные, но обезжизненные, как чучело грациозного зверя. А сейчас горы враз обрушиваются на меня, всей своей красотой, силой, гордой непостижимостью. Не они открываются мне, это я предстаю перед ними, преклоняюсь непокорным королям Земли. Необъятным, осознающим собственное величие, хранящим тайный смысл.
Нет, это не была любовь с первого взгляда. Это пока что, только ошеломление, первый зов чуть приоткрывшегося секрета. Горы поманили, едва различимо шепнули, что готовы принять меня, посвятить в свои особые загадки. Настоящая любовь пришла позже. Медленно. С каждым днем, проведенным в горах, с каждым глотком их воздуха, их запаха, с каждый лучом солнца, затерявшегося в листве их деревьев, они уверенно забирали мое сердце. Я больше не представляла свою жизнь без гор.
Мама никогда этого не понимает - зачем идти туда, где заведомо нелегко и главное опасно. Я пыталась ей объяснить, показывала фотографии, рассказывала, махала руками. Но она непреклонна в своем мнении. Может быть, ей не и хочется ничего понимать. Она боится - что всегда важнее всех аргументов. Папа на моей стороне. Ему, наоборот, не надо ничего доказывать, он только верит мне и спокойно говорит маме, что раз для меня это важно, значит так надо. Он вообще всегда понимает меня как-то просто, без слов. Смотрит веселым и одновременно печальным взглядом. Будто бы всё не серьезно, даже забавляет его, но и при этом, он что-то такое знает или чувствует, переживает что-то грустное. Только он может так смотреть.
А я каждый раз ухожу и не могу объяснить зачем. Все дальше в горы, и все дальше от них.
В этот раз все вышло особенно жестко. Мама придумала для меня кучу дел, чтобы я не уехала. Наивная. Я легко раскусила ее хитрость, поэтому обиделась, даже разозлилась. Неужели она за все годы так и не поняла? В результате мы разговаривали на повышенных тонах, я отвечала резко и грубо. Досталось и отцу, который поддержал мать, видя ее беспомощность. Я быстро собралась и сказала, чтобы не провожали. Вышла, бросив им на прощанье еще какие-то резкие слова, и хлопнула дверью. Этим стуком сама для себя поставила точку на сомнениях, проблемах, мелочах обыденной жизни, в которых вязла в городе.
Я испытывала уютное удовольствие, ощущая, как увесистые ботинки ступают по каменистой почве. Шла уже несколько дней, но все еще наполнялась энергией гор, привыкала к их ритму. Приятная усталость, а вместе с тем, спокойствие и уверенность поднимались от ног к голове, вытесняя из нее ненужные мелочи. Сколько их, глупых стремлений, сомнительных целей, пустых забот? Разве из них состоит жизнь? Из вечной гонки за ускользающим материальным благом? Из ожидания зарплаты, скидки на сапоги, распродажи телефонов? Из поиска новых развлечений для заскучавшего ума? Из попыток утопить в алкогольном отупении проблемы, порожденные этим же усталым мозгом? Разве это и есть моя жизнь? Нет, это лишь иллюзия, нагло скрывающая правду. Реальный мир вот он, здесь и сейчас, вокруг меня. Вот секрет, в который посвятили меня горы. Они помогали смыть шелуху из головы и жизни, из тела и души, оставив ее голой, но искренне чистой, готовой к совершенно иному восприятию всего сущего. Кажется, еще чуть-чуть и я могу соприкоснуться с тайной самого мироздания. Незримая нить понимания чего-то бесконечно важного, волнующая, ускользающая и вновь возникающая. Непередаваемое ощущение восторга и радости от единения с дикой природой.
Мой путь проходил рядом с отвесным обрывом. Сквозь стволы деревьев, внизу открылся неописуемый вид на реку. Какая красавица! Я не смогла удержаться, чтобы не подойти ближе. Она неудержимо неслась вперед, гремела, прыгала по камням, белыми перекатами переливалась на солнце. Сочетая противоположности, река была по-мужски сильна и, одновременно, по-девичьи игрива. Такая древняя и вечно юная. Я подумала, насколько же она старше меня, старше всех кого я знаю, старше вещей, которые окружают меня в городе, да и самого города. В ней смешались и мудрость лет, и бесшабашность молодого безумства. Только такой дано было пробиться сквозь несокрушимую твердь гор.
Я, скорее всего, немного отклонилась от пути. Это была какая-то другая, не основная тропа, по которой планировалось идти. Но ничего страшного, я с легкостью могла вернуться на свою дорогу позже. Ради такого вида стоило сделать лишний крюк.
Я слушала шум реки и шуршание мелких камушков под ногами. Гармоничные звуки природы, почти музыка, приятная, убаюкивающая. Иногда приходилось неудобно перепрыгивать по валунам. Мелкая сыпуха с хрустом разъезжалась в стороны.
"Сыпуха? Что это такое?" -я слышу непонятное слово и переспрашиваю, хочу познакомиться с ним поближе. Познакомится с кем, со словом или с Кириллом? Какая разница... Мы идем небольшой, но шумной компанией туристов. Мне всё любопытно, я воодушевлена и очарована. Кирилл, наверное, самый опытный среди нас, говорит: "Это такие мелкие камни с песком, довольно опасные, ходить по ним нужно осторожно". Он рассказывает, как нужно ходить по сыпухе. Кирилл все говорит, а я не понимаю слов, я лишь слушаю мелодию его голоса. Я влюблена в него. Но не тем липким, навязчивым чувством, которое изматывает и мучает, а легкой, окрыляющей влюбленностью. Я влюблена в них всех, в каждого человека из группы. В их характеры, склады ума, в то, как и о чем они размышляют, как говорят и действуют. Это удивительные люди. Общаясь с ними, соприкасаясь с их чистыми душами, наполненными искренностью, я почти физически ощущаю, будто пью прозрачную воду из прохладного родника. Окрыленная, я возвращаюсь в город, и потом еще долго несу в себе эту вдохновляющую чистоту. Со временем я стану все чаще ходить в поход одна. Мои знакомые туристы не изменились, они были все теми же интересными людьми, но я сама, словно боясь потерять то самое очарование, ограничиваю наши встречи. Находясь с природой один на один, я начала осознавать ее совсем по-другому. Гораздо глубже постигать и ее и себя.
Залюбовавшись красотами реки, я шагнула совсем близко к обрыву и сыпуха выскочила из-под ноги, унося опору. Взмах руками, попытка схватиться за воздух и я полетела вниз. Эх, Кирилл, надо было слушать тебя внимательнее.
Срываясь в пропасть, всё, о чем я успела подумать - с какой высоты падаю? Метров двадцать. А что внизу? Там сплошь камни. После такого падения выжить нельзя!
Выступы горной породы, ветки деревьев, шум реки все ближе, небо ярко синее с такими легкими облаками и несущаяся на встречу земля. Твердая, холодная, жесткая, смертельная земля.
Но в тот день я не умерла.
"Катя... Катя..." - папин голос. Он негромко будит меня в школу. Я лежу в кровати, еще пока в тепле и уюте. Папа нежно качает меня за плечо и уходит. Я потягиваюсь с закрытыми глазами, но остаюсь лежать. Пора вставать, одеваться и шатаясь со сна плестись на кухню. Там в полумраке, с которым едва справляется тусклый ночник, отец уже ждет меня за столом. Я сяду рядом, и мы будем, как обычно, завтракать обжигающим омлетом. А потом, уже умывшись, я в суматохе начну складывать учебники и тетради, которые "нормальные ученики", как говорит мама, "складывают заранее с вечера". Я не как все, я не нормальная и обязательно что-то забуду. И застегивая на ходу куртку, я побегу в школу. Я думаю об этом, а сама лежу и уже вижу все это во сне.
Катя... Я все еще сплю? Нужно открыть глаза. Я с усилием разлепила склеившиеся веки. По вечернему небу медленно плыли облака, подкрашенные заходящим солнцем. Слишком красные, даже для заката. Поморгала и поняла, что это один из глаз залит красным. С трудом повернула тяжелую голову. Посмотрела на лужу крови, растекшуюся по камням. Я лежала на рюкзаке, это он спас меня от того, чтобы не разлететься на мелкие кусочки. Видимо, упала на спину, и рюкзак принял часть удара на себя, но и мне досталось не слабо. Я едва дышала. Боль при каждом глубоком вздохе говорила о том, что ребра сломаны. Как страшно было пошевелиться. Движения приносили все новую и новую боль. Она набегала волнами, как прилив без отлива. Я лежала, боясь задуматься, узнать правду о том, что еще сломано или разорвано во мне. Как же жалко свое тело, тот дом моего неспокойного духа, который я каждый раз подвергала опасности. И вот настал момент, когда он разрушен. Захотелось свернуться калачиком и заплакать. Но это не мой вариант. Слезы не затянут раны, не остановят кровь. В рюкзаке, была аптечка, слава Богу, она не далеко, в верхнем клапане, чтобы при надобности можно было просто и быстро достать. Ну, по всему видно, подходящий случай настал. Не зря она там всегда мешалась.
Я расстегнула пояс рюкзака, достала руки из лямок. Замечательная новость, они двигаются, и даже все пальцы на месте. Попыталась повернуться на бок - яркая вспышка боли пронзила так, что свет в глазах на мгновенье погас.
Я очнулась рядом с рюкзаком. Боль чуть унялась. Это нога, она была сломана и возможно в нескольких местах. Аккуратно достала бинт и перемотала голову. Переломы никуда не денутся, а вот кровь вытекает, и она дорога мне не только "как память".
Отдохнула, как после тяжелой работы.
От реки веяло прохладой. Обессиленная, потерявшая значительное количество крови, я начала мерзнуть. Солнце уже совсем зашло, но у меня еще было время до темноты. Я не могла остаться лежать под открытым небом, скоро должно стать еще холоднее. Природа, которую я так любила и ценила во всех проявлениях перестала быть олицетворением прекрасного. Теперь она хищник. Грациозный, но опасный тигр - за блеском ярких красок шерсти, скрыт зверь, медленно крадущийся ко мне. Если я останусь лежать, то рискую замерзнуть и не дожить до утра.
Аккуратно достала из рюкзака вещи - спальник, палатку. Руки ватные, голова кружилась даже сидя, тело била мелкая дрожь. Неосторожное движение и боль снова ударила кнутом. Из груди вырвался полустон-полукрик. Как же больно, безумно больно! Захотелось упасть лицом в землю, заплакать, закрыть голову руками. Оставить, откинуть всё, лечь и заснуть.
Первая резкая боль уже отступила, но остался ее шлейф, тупой, изгибающий, выворачивающий наизнанку. Просто еще полежать, только не двигаться, прижаться к прохладной земле... К утру я буду такая же холодная как она. Нет! Нужно сопротивляться. Я выбираю спать в своем спальнике, в палатке. Я сильная! Это просто боль, реакция мозга на повреждения тела, сигнал нервных клеток. Не надо мне ничего сигнализировать, я и так знаю, что не с кровати упала.
Взяла себя в руки, сосредоточилась. Моя цель - собрать палатку!
"А я думала, что все палатки коричневые и крыши у них домиком", - я соединяю ладошки буквой Л. Первый раз в походе, я удивляюсь, глядя на современные легкие палатки. Одна за другой, яркими куполами они вырастали на поляне турслета. "Это в старых фильмах, - смеется руководитель нашей группы и протягивает мне компактный чехол с палаткой, - можете начинать раскладывать, думаю, разберетесь сами". И в самом деле, ничего сложного! Но почему-то, мы с подружкой путаем местами дуги и не можем понять, как так вышло, что одна короче другой. Мы не сдаемся, еще минут десять-пятнадцать и наша первая палатка установлена! Меня наполняет гордость и какое-то чувство самопосвящения в тайное братство туристов. Впоследствии, я буду собирать палатки десятки, а то и сотни раз: под проливным дождем и шквальным ветром, по пояс в снегу окоченевшими пальцами и в полной темноте на ощупь. Этот процесс станет абсолютно автоматичным и будет занимать несколько минут.
В этот раз я собирала палатку не меньше часа. Стало совсем темно и холодно. Теряя последние силы, я кое-как смогла заползти внутрь и закутаться в спальник. Теперь можно было немного расслабиться. Глаза закрылись, и я провалилась в глубокий сон, без сновидений.
Проснулась от того, что дико хотелось пить. Тело одеревенело. В тяжелой голове, как в болотной жиже, с трудом плавали мысли, а чувства медленно шли ко дну. Это хорошо, это притупляет боль. Может быть просто снова уснуть? Во сне спокойнее и проще. Жажда не дает провалиться в беспамятство. Не помню как, но вечером я затащила рюкзак в палатку и положила рядом. Стараясь шевелиться по минимуму, достала бутылку с водой. В ней не больше двухсот грамм. Вчера, прежде чем отправиться в свой знаменитый двадцатиметровый полет, я собиралась найти подходящее для стоянки место рядом с рекой, тогда с водой проблем бы не было.
Выпила половину. Свежесть воды смыла сонную пелену. Что мы имеем? Я потрогала замотанную голову - бинты присохли, схватившись запекшейся кровью. Дышать все также больно, как и прежде. Видимо, все-таки несколько ребер сломаны. Теперь самое страшное - осмотреть ногу. Аккуратно согнулась и закатала штанину. Вместо голени синяя распухшая колбаса. Мне повезло даже тут - перелом закрытый, кровотечения нет. Оказывается, вчера был день моей повышенной удачливости. Эх, знать заранее - взяла бы лотерею!
Я лежала и смотрела в потолок. Солнце было уже высоко, и купол палатки светился под его лучами. Становилось жарко, пора было вылезать наружу, или хотя бы отрыть вход для свежего воздуха. Потянулась к молнии и неудачно двинула ногой. Где-то внутри раздался хруст. Глухой, булькающий, похожий на хрумкающий палец, но гораздо противнее. Это глубоко в ноге обломок кости задел о другой, вызвав ужасную боль. Нужно было чем-то зафиксировать ногу. Пригодились бы рейки, палки, что-то длинное и упругое.
Решение нашлось быстро. Вчера я не стала собирать тамбур от палатки и его рейки остались лежать отдельно. В разобранном виде это набор крепких трубок, скрепленных резиновым шнуром. Из них можно было соорудить что-то наподобие лангета, обложив ими сломанную голень и перевязав веревкой.
Первые же попытки прикинуться травматологом показали, насколько я далека от этой профессии. Сказать, что было больно - ничего не сказать. Временами я вскрикивала во весь голос, тряслась от напряжения, то и дело, останавливалась, чтобы перевести дух и подождать когда немного отпустит. Очередной раз, вытирая катящуюся слезу меня вдруг осенило! Я вспомнила, что в моей походной аптечке есть цитрамон. Никогда его не принимала, вот и забыла об его существовании. Достала аптечку. Бинт из нее теперь был у меня на голове, остались противовирусные порошки, ампулы, назначение которых давно забыто, пузырек с йодом, тонны активированного угля, занимающего почти весь объем, под ним просроченные, выцветшие таблетки мезима и вот она - одна смятая блистерная упаковка цитрамона. Пластинка смотрела на меня пустыми продавленными ячейками, в которых раньше были таблетки. За все это время я не приняла ни одну штуку, но умудрилась раздать их друзьям, случайным попутчикам и прочим нуждающимся. Ну не в силах я смотреть на мучающегося человека, зная, что могу ему хоть чем-то помочь. Зачем я не выкинула пустую упаковку и не заменила на новую? Я уставилась на нее, словно ждала ответ. И вот он! В одной из смятых ячеек была одна таблетка, раздавленная, раскрошившаяся, но такая необходимая для меня. Что не говори, а я бесконечно везучая. С этой радостной мыслью я высыпала частички таблетки в рот и автоматически вдохнула оставшийся в ячейке порошок. Тут же поперхнулась и выкашлянула большую часть таблетки обратно. Вот и снова удача выровняла свои шансы. Я в панике собрала наслюнявленным пальцем все крошки, что смогла найти, облизала и запила остатками воды. Подождала минут двадцать. Не знаю, что помогло больше, спокойное положение ноги или действие таблетки, но боль притупилась. Не сказать, что ушла, скорее, отодвинулась на второй план. Я аккуратно, едва дыша, словно археолог откапывающий находку века, принялась возиться с ногой.
И вот уже на улице, на свежем воздухе, с надежно зафиксированной ногой я обдумывала дальнейший план действий.
Задача номер один, она же главная задача всего плана - спастись.
Задача номер два - достать воды, потому, что сушняк близко.
Задача номер три - поесть, потому, что голод уже пришел.
Я решила начать с конца, от простого к сложному. Так. Проголодалась - уже хорошо, значит, организм даже в его теперешнем состоянии выполнял основные функции, значит, внутренние органы серьезно не пострадали. Что по еде? У меня осталась гречневая и рисовая крупа. И той и другой не много, через два дня я должна была быть в городе. Это просто крупа и ее надо варить. Эх, жалко, что это не макароны, могла бы сжевать их так, всухомятку. Гречку и рис особо не пожуешь.
Далее жажда. Вода рядом, целая река. Но сама себя она не принесет, за ней нужно как-то идти, а в моем случае скорее ползти. Пока что даже думать о перемещении сломанной ноги никак не хотелось.
И главное - спасение. Вызвать помощь по телефону? Я итак знала, что связи тут никак не могло быть, но всё равно проверила телефон - нет сигнала. Зато можно поиграть на нем в какую-нибудь игру. Будет весело, но долго я так не протяну. И все-таки спасение реально было дождаться. В самом начале похода, я обогнала одну группу туристов. Перекинувшись парой фраз, узнала, что они идут тем же маршрутом, что и я. Скорость их передвижения меньше, поэтому они должны были пройти мимо чуть позже. По моим подсчетам, где-то, через день-полтора. Нужно было как-то привлечь их внимание. Кричать бесполезно, река заглушит. Что тогда остается? Свисток. Когда я была еще только начинающим туристом, друзья подарили мне на день рождения символический подарок - свисток. "Заблудиться можно даже там, где ты бывал много раз, и возможно именно он спасет тебе жизнь", - сказал тогда кто-то опытный. Я запомнила и правильно сделала. Небольшой кусочек пластмассы с таким звонким голосом стал моим постоянным спутником. Хотя раньше свистеть в него почти не приходилось, разве что шутки ради. Вот и настал тот день, когда он по-настоящему пригодился.
Свистеть я решила примерно по полминуты, через каждые две. Вначале, резкий громкий свист бил по ушам и неприятно вибрировал в голове. Но это было необходимо, поэтому я быстро смирилась. А потом привыкла настолько, что уже не замечала.
Следующими противниками были голод и жажда. Нужно напоить и накормить свой требовательный организм. В крайнем случае, я все-таки могла попробовать есть и сухую крупу вместо каши, но не знаю, сколько бы я протянула без воды. Когда-то похожее уже было.
Новый год. Я с группой веселых и не опытных энтузиастов, таких же, как я, сижу в пещере. На улице мороз, минус тридцать. Так получилось, что спички и основные запасы еды пропали. Зажигалка отсырела и отказывалась выдавать огонь. Мы голодные, смотрим, друг на друга, разговариваем, шутим. Судя по всему, весь следующий день, нам идти на пустой желудок. Но мы не унываем! Ведь сегодня праздник, а мы молодые, энергичные, полные сил и стремлений. "Давайте, что ли шампанское пить? - предложила Томка, - оно вместе с пельменями у меня в рюкзаке". Как с пельменями? С теми пельменями, которые едят в Новый год вареными? Кто это так ест? Те, у кого имеется огонь! У нас его нет, но есть зверский аппетит и шампанское. Вопрос решается единогласно. Наполняем кружки, разбираем замороженные пельмени. До сих пор помню вкус, или скорее даже ощущения от смеси шампанского, теста и твердого мяса, обжигающего холодом зубы.
От того, что я постоянно дула в свисток, рот стал филиалом Сахары. Жажда взяла свое. Как бы того не хотелось, но пришлось брать пустую бутылку, котелок и ползти за водой. Первые движения: я отклонила спину назад, уперлась руками и подтянула ногу. Снова противный булькающий хруст внутри и боль волнами захлестнула рассудок. Действие таблетки, если оно вообще было, кончилось, всё, что я теперь могла, это закусить палец, зажмуриться, чтобы не текли слезы и ползти дальше.
Я вижу ее. Боль яркой розой расцветает внутри. Ее шипы остры как иглы, лепестки горят обжигающе красным цветом. Я не могу бороться с ней. Она сильная и живучая, она никуда не денется от меня. Я осторожно прикасаюсь к ней. Она пульсирует, бьется в такт моего сердца. Я провожу пальцами по ее лепесткам. Они больше не обжигают. Я глажу ее, пытаюсь успокоить, объяснить, что мы не враги, она лишь реакция моего тела. Она часть моего сознания, часть меня. Я аккуратно срезаю ее. Роза поддается мне. Я кладу ее на полку, и отхожу. Она спокойно светит издалека, ее пламя все дальше от меня. Боль еще есть, но где-то глубоко, на задворках сознания.
До реки было метров сто, не считая того, что нужно огибать крупные камни. И это я ползла под небольшим уклоном вниз. Обратно будет труднее и дольше. Прошел час, а может больше, и я была у кромки воды. Пила прямо из реки. Вода прозрачная, прохладная и приятная. Как же хорошо ей умыться. Усталость, боль, отчаянье унеслись прочь по течению. Наполнила бутылку и котелок. Впереди предстоял бесконечно длинный путь назад. Почему я не упала поближе к реке?
Я ползла спиной вперед. Сначала подальше ставила котелок и бутылку, затем отклоняла корпус, подтягивала ногу. Дышала, приходила в себя. И опять, переставляла воду, наклонялась, подтягивала, ползла, дышала. Снова и снова. Всё просто. И всё мучительно сложно. Дорога назад оказалась куда сложнее, чем я могла вообразить. Времени ушло раза в два больше, не говоря уже о затрате сил.
Я справилась и с этим. Теперь я удобно сидела у палатки, а каша уже булькала в котелке над костерком. Я дула в свисток, глядела на огонь и думала о маме.
Я ушла, хлопнув дверью. Ушла прочь, непонятая и обиженная. А она осталась, в своей комнате, в квартире, в городе. В своем мирке, неприемлемом для меня. Такая же непонятая мной и поэтому одинокая.
Каша сварилась, а внутри меня проснулся голодный монстр. Больше ни о чем не думая, я сметала две тарелки. Конечно, обожгла язык. Но когда лежишь со сломанной ногой и ковыряешь пальцем свою запекшуюся кровь, как-то не особо волнуешься о том, что онемел язык. День подошел к концу, тело ломило от усталости, глаза уже слипались. Я заползла в палатку. Не смотря ни на что, мне стало уютно и хорошо.
Я лежу в своей теплой кровати, читаю о приключениях человека воспитанного обезьянами. Только он оказался лицом к лицу со своим злейшим врагом, как заходит мама. Заходит уже второй раз. "Ты обещала убрать книгу пятнадцать минут назад!" - говорит она. "Еще пять минут, - прошу я, чуть-чуть дочитаю и лягу". "Ты уже лежишь, - резонно замечает она, а было бы не плохо, чтобы ты при этом спала! Утром опять будешь сонной мухой. Всё, завтра дочитаешь!". Она выключает свет и уходит. Какая наивность, на что она рассчитывает? Через минуту, я достаю из-под кровати фонарик, накрываюсь одеялом, и луч света ярким пятном падает на страницу. Читать становится еще интереснее. Теперь уж вряд ли мне хватит пяти минут. Окруженная темнотой, придающей комнате ощущения таинственности, я лежу и слышу, как тревожно бьется сердце. Битва приемыша обезьяны и огромного Тублата продолжается. Битва между мной и мамой окончена. И кто выиграл, она или я? Понятно лишь, что на кону стоял мой сон, и он проигран. Поэтому завтра я буду ходить вареная. Она как всегда окажется права. Но зачем мне это? Сейчас куда важнее узнать развязку. И так почти с каждой новой книгой. Сюжет уносит меня в из реального мира в свой, настолько, что пока не дочитаю до последней страницы, я буду засыпать поздно ночью, а иногда и под утро, буду есть, молча глядя в раскрытые страницы, буду читать стоя, сидя, лежа, в сумерках и при свете фонаря. Пока глаза ни устанут до боли, пока ни потекут слезы.
Глаза слезятся. Фонарь гаснет. Наверное, села батарея. Я погружаюсь в темноту.
Проснулась рано, солнце еще только-только начало лениво вылезать из-за горизонта. Полежала, посвистела, доела холодную кашу. Полежала, посвистела. Не самый разнообразный досуг. Боль, плоскогубцами выкручивающая нервы, прошла. Вернее сказать, расползлась по всему телу, и, если раньше, болело сильно, но в некоторых местах, теперь же, просто ныло, но везде. На небо потихоньку наползали тучи. Погода портилась, настроение тоже. Странно, что у меня, переломанной, потерянной, брошенной в безлюдном месте куклы, вообще могло быть когда-то хорошее настроение.
Насвистевшись досыта, я поползла за водой. Вчерашний ритуал - смесь боли, усталости и бесконечного перекидывания котелка и бутылки повторился вновь. Вернулась и разожгла костер, хотелось ощутить уют огня. День показался длинным и однообразным, зато пролетел быстро. Может быть, я начала привыкать к такой жизни - передвигаться ползком, умываться в реке, тратить несколько часов, чтобы принести воды... А что, останусь тут, доползаюсь до того, что превращусь в червяка. Тогда прогрызу себе ход в Австралию, буду там лежать на шезлонге, пить кокосовый коктейль и смотреть на кенгурячьи бега.
Тучи сгустились в темно-синий кисель. Утонувшее в них солнце незаметно скатилось за горизонт. Доварив новую кашу, я забралась в свой палаточный домик, даже не поела. Уставилась в потолок. Он медленно темнел, теряя остатки вечернего света. В глазах рябило. Казалось, что потолок - это плохо освещенный коридор, который тянется далеко вперед.
Я шла по нему, неуверенно, медленно. Я ищу что-то. Я искала кого-то. Я захожу в разные двери, спрашиваю. Никто не мог мне помочь. Никто не знает, кого я ищу. И будто я была уже и не я, а кто-то другой. И он ищет меня и не может найти. Где же я была? Где я есть?
Я проснулась еще до рассвета. Ночью шел дождь, я слышала его сквозь сон, хотя и не обращала внимание. В незакрытый котелок, оставленный на улице, натекла вода. Это было совсем на меня не похоже, так бросить еду.
Нужно взять себя в руки, я же не из картона сделана, чтобы в непогоду расклеиться. Да тяжело, но я и прежде сталкивалась с такими крайностями, не первый день в горах.
Мы стоим на краю обрыва, истощены, обезвожены. Нужно вязать веревки и спускаться вниз, к воде и еде. Но, ни физически, ни морально сил уже нет. Мы просто садимся на землю, и холод медленной змеей вползает в наши тела. Даже разговаривать тяжело. Я хочу только отдохнуть, немного поспать. Уже клюю носом и вдруг слышу Томкин голос: "А помните, как вы меня разыграли с тушенкой? Что мы тогда варили? Суп? Кирилл тушенку вывалил, а банки в костер бросил. А я не заметила. Убираться стала, спрашиваю, а где банки? А он говорит, в суп положили. И так серьезно спрашивает, мол, а ты что еще не знаешь? Сейчас специальные банки стали делать, они в воде полностью растворяются. Любую тушенку можно целиком готовить, даже не открывая. Просто бросаешь в кипяток и ждешь. Я чтобы темнотой не показаться промолчала, потом когда домой вернулась, говорю маме, ты тушенку не открывай, так клади, она сама там растворится. Ох, она и смеялась потом..." Вся моя сонливость тут же пропадает, и я начинаю смеяться. Сначала тихо, затем все громче. И вся наша группа тоже смеется. Мы буквально катаемся от смеха. Появляется бодрость, и мы находим в себе силы, чтобы организовать спуск. А внизу нас ждет и тушенка, и сгущенка. Мы едим прямо из банок. Знаем, что потом будет тошнить, но не можем сдержаться. Лопаем, смотрим на банки и снова смеемся. Томка-Томка, ты же тогда спасла несколько человек от неминуемой гибели.
Я умудрилась свистеть и смеяться одновременно. Меня найдут, меня обязательно найдут. Они уже должны быть где-то рядом - туристы, которых я обогнала.
Вчера, за целый день, я так и не поела, поэтому нужно было снова готовить кашу. Меня ждал привычный маршрут к реке. Снова это безжалостное испытание воли, аттракцион изнурительной боли.
Вода в бутылке еще осталась, поэтому я взяла с собой только котелок. Земля была влажная после ночного дождя. Ползти неприятно - одежда впитывала влагу и медленно превращалась в половую тряпку. Ничего справлюсь. Сырая ткань начала натирать на ноге мозоль. Мало того, что внутри сломанные кости, так и снаружи мы наделаем себе новых острых ощущений. Ничего перетерплю. Солнце так и не показалось, зато тучи сгустились еще сильнее. Я надеялась, что успею вернуться до того, как небо зарядит очередную порцию нежелательного душа.
Когда я подползла к реке, пошел дождь. В какой-то другой ситуации, я, наверное, даже обрадовалась бы - бегала по лужам, кружилась под струями воды и в любой момент могла бы спрятаться в тепле и переодеться в сухое.
Сейчас укрыться было негде. Я наполнила котелок, посидела, собралась с силами и поползла обратно.
Хитрая туча, должно быть, увидела мой маневр и сразу отреагировала. Дождь зарядил с новой силой. Теперь я - нерасторопная букашка, не успела укрыться от непогоды, упала на спину в лужу, барахтаюсь, скребу лапками, пытаясь выбраться и не утонуть.
Впереди меня ждала липкая, бесконечная грязь. Она не такая страшная, если идти по ней в сапогах, а вот если ползти таким манером как я, то становится не до шуток. Руки скользили, земля неприятной кашей прилипала к одежде. Я ползла и ползла, а палатка не становилась ближе. Силы закончились уже давно, но я продолжала ползти. На автомате, в упрямом исступлении. Я снова боролась за жизнь, ожесточенно цеплялась за ее ускользающий край. Мне казалось, что если я остановлюсь, вот тогда и придет конец. Я решила, что буду сопротивляться, не смотря ни на что. Даже если меня не найдут, если та группа просто пройдет мимо, я выберусь сама, не знаю как, но выберусь! А если не получится, то продержусь сколько смогу. Проживу еще хоть несколько дней, но я буду за них бороться!
Как-то неожиданно метрах в десяти возникла палатка. Я смогла! Я добралась! Я совершила еще один маленький подвиг. Нет предела человеческим силам. Оставалось совсем чуть-чуть, всего несколько метров и я расслабилась. Как тот канатоходец, который падает в паре шагов до конца потому, что путь кажется уже пройденным. Произошло непоправимое - котелок с водой, который я ценой таких усилий тащила от реки, перевернулся. Правильнее сказать я сама его опрокинула. Даже не знаю, как так случилось, но переставляя руку, я задела его, и он легко упал на бок. В мгновенье ока речная вода из котла устремилась наружу, навстречу к своей подруге, дождевой воде.
Меня охватило странное, противоречивое состояние. Одновременно хотелось орать во весь голос и тихо свернуться калачиком. Сил рвать и метать у меня уже, просто напросто, не было, поэтому я доползла до палатки, переоделась, как смогла, и заползла внутрь. Отправляться за водой снова - исключено. Только не сегодня, вообще теперь не знаю когда, но уж точно не сегодня!
Одежда по большей части так и осталась влажной. Было не то, что холодно, но как-то зябко, не уютно. Чтобы отвлечься я стала слушать звук дождя за бортом палатки. Он всегда мне нравился. Симфония мира, музыка гармонии природы. Если бы при этом сидеть в теплой комнате, завернувшись в плед...
Зря я выплеснула утром кашу. Сейчас я бы ее съела. И почему не стала вчера? Второй день без еды. А еще нужно было поменять бинт на голове, проверить ногу и ощупать другие предположительные травмы. Заниматься врачевательством совсем не хотелось, а смотреть ногу, если честно, было страшно. Я боялась узнать, в каком она состоянии.
Так и просидела до сумерек, ничего не делая, не думая ни о чем конкретном. Мысли сами по себе плавали, сплетались в неясные образы, вязли, спутывались в непонятную мешанину.
Спать не хотелось. Я никак не могла согреться, расслабиться. Фонарик, привязанный к потолку палатки, мерно раскачиваясь на шнурке, разбрасывал мутный свет. Неясные тени ползали по стенам, по предметам, заползали в углы, в складки рюкзака. Его контуры менялись, очерчивая чей-то силуэт напротив.
"Как же так вышло, что я сижу тут потерянная для всего мира? Как же меня так угораздило?" - спросила я себя.
"Сколько веревочке не виться... - отвечает рюкзак-силуэт, - если постоянно ходить по краю, то рано или поздно окажешься в пропасти".
Такой знакомый голос.
"Я ведь не нарочно, я не специально рисковала, просто так получилось", - сказала я.
"Ты одна, в горах, прыгала вдоль обрыва... Чему теперь удивляешься?", - произносит она.
Я узнала ее. Это ее голос.
"А что же мне нужно было сидеть дома? Постоянно сидеть на месте? Быть как большинство? Врасти в диван?"
"Разве дом - это что-то не хорошее? Что лучше - лежать здоровой дома в безопасности или здесь, переломанной на камнях? Это твой дом, а не чей-то чужой. Твой-Родной-Дом!" - говорит мать.
"При чем тут родной-неродной? Только так я отдыхаю телом и душой, ничего другого мне не надо, как ты не поймешь?!"
"Да уж куда мне..."
"Я так привыкла, я не могу отказаться от такой жизни", - сказала я.
Мать строго смотрит на меня: "А в твоей жизни есть место для чего-нибудь другого? Для нас, например?"
"Бессмысленно спорить, ты не понимаешь, что бы я ни говорила, ты слышишь только себя!" - я рассердилась не на шутку, даже дернула спальник, чтобы укрыться, или отгородиться от нее.
Рюкзак качнулся и принял другие очертания.
"У-у-у, да тут кто-то обиделся", - говорит он.
"Ничего я не обиделась, я рассердилась! Это разные вещи".
"Обиделась-обиделась, - повторяет отец, теперь это его силуэт, - вон как надулась".
"Перестань со мной так разговаривать, мне не десять лет!" - сейчас я злилась и на него тоже.
"Правда? А я и не заметил", - толи шутит, толи дразнит он.
"Ты многое не замечаешь или не хочешь замечать!" - уже почти прокричала я.
"Например, то, что сейчас моя дочь лежит замотанная бинтами, как фараон? Да, это ни то о чем бы я мог мечтать".
"Я тебя разочаровала, да?!" - с вызовом бросила я.
Он смотрит на меня, но не своим привычным взглядом, а зло и надменно.
"Ну что, что я могу? Всё уже произошло, назад дороги нет!" - в отчаянии я взмахнула руками и задела фонарь, он качнулся, тени вздрогнули и силуэт пропал.
Свет заметался по палатке, и тень от рюкзака задвигалась по стене. Она энергично качалась из стороны в сторону, мотала головой, пожимала плечами.
"Ну что ты опять наворотила?" - с чувством произносит она.
"Томка, не начинай... - ответила я, - будто я сама не знаю, как влипла".
"Как собираешься выпутываться?"
"Вода есть, с едой бы еще что-то придумать, а то скоро кончится. Так что буду выживать".
"Одна? Долго ли протянешь?" - Томин голос, поначалу показавшийся мне заботливым, становится язвительнее.
"Если будет хорошая погода - то долго".
"Погода, вода, еда. Еще что-нибудь тебе подать? Не много ли выторговываешь? Зачем ты вообще пошла к обрыву? Ты же знала, к чему это может привести? Головой не пользуешься, а теперь удивляешься, что она пробита!"
"Я бы все отдала чтобы, вернуться назад и не сворачивать на эту тропинку", - простонала я.
"Хах, ну конечно... А что ты можешь отдать? Даже ходить теперь не умеешь".
"Томка, что мне делать? Помоги мне", - взмолилась я.
"Вот всегда ты так, что хочешь то и делаешь! Вечно себе на уме!"
Она непреклонна, словно не слышит меня: "А что если ты вообще никогда не сможешь ходить? Тебя спасут, а ты будешь прикована к коляске? На коляске одна в поход не уедешь, а специально тебя никто не повезет", - Тома говорит, будто издевательски произносит приговор. Или это уже не ее голос?
"На коляске - еще в лучшем случае, может быть, и с кровати не сможешь встать, будешь лежать так до конца своих дней", - продолжает мать.
"Значит так суждено", - обреченно сказала я.
"Всё? Сдаешься?" - спрашивает отец.
Я пожала плечами.
"Так и знал, что ты не способна бороться. А изображала из себя сильную", - голос у него недовольный, ворчливый.
"Помогай ей, спасай ее постоянно, даже сейчас она ждет, что кто-то ей поможет! Прилетят врачи на самолетах, чтобы ее лечить, приедут вездеходы, чтобы ее вытаскивать, всё для нее одной", - укоряет Тома.
"Она будет по походам шастать для своего удовольствия, а кто-то потом будет на нее тратить время и силы. Эгоистка!" - подхватывает мать.
"Ну что молчишь? Нечего сказать?" - строго спрашивает отец.
"Мне все равно", - тихо и равнодушно сказала я.
"А если никто не придет? Не будет ни врачей, ни спасателей. Никто тебя не найдет, - их голоса сливаются в один, заискивающий, гнусавый, вкрадчиво скребущий по душе, - ты же знаешь, что группа на которую ты надеешься давно должна была пройти мимо? Еще вчера, пока ты ползала в грязи, тихо поскуливая своим свистком, они весело протопали в глубине леса. И я это понимаю, и ты давно поняла, хоть и боялась себе признаться. Теперь ты одна здесь, никому не нужная, забытая, брошенная. Спастись самой невозможно - еще один факт, который мы с тобой знаем. Все что тебе предстоит - это медленно угасать, в муках, в одиночестве..."
Голос стих. Повисло молчание.
"Даже если так" - сказала я тишине.
Но в этой тишине мне вдруг стал открываться ответ. Спутанность мыслей отступала. Я долго блуждала по темноте, а сейчас поняла, даже скорее пока только почувствовала, где свет, где выход. Споря с мамой, от меня ускользало что-то очевидное и главное. Да, она против походов, да, она рассержена. Я ушла, хлопнув дверью, накричав, обидевшись, обидев. А ведь в тот момент я злилась не на нее, а на все сложности, проблемы, что накопились в городе. Я кричала не на нее, а на них. И теперь я ничего не смогу ей объяснить! Она осталась далеко-далеко от меня. Осталась ждать. Но она не просто ждет, она ждет меня. Именно меня! И, на самом деле, это мне очень важно! Важно быть нужной, знать, что она меня ждет, не смотря ни на что. Споры, обиды, непонимание, недосказанность, гордость - всё это такие незначительные мелочи по сравнению с этим главным.
Я всегда боялась чем-то разочаровать папу, думала, что не дотягиваю до каких-то его стандартов, идеалов. Я стремилась обогнать саму себя, а ведь на самом деле он любил меня любой, какой бы я не была. А мне в этой гонке с самой собой не было времени, чтобы остановиться, оглянуться, посмотреть на него внимательнее и понять это главное.
Я постоянно слышала от друзей и знакомых упреки, что я живу ни как все, что я все еще не замужем, что не успею родить детей. По их мнению, я рисковала пропустить эти обязательные этапы жизненного марафона, без которых я становилась неправильным, даже неполноценным человеком. Я начала чувствовать угрызения совести, как будто взяла много денег в займы и так долго не отдавала, что теперь уже стыдно идти отдавать. Я так часто сталкивалась с чужим мнением, что сама начала в это верить. Моя жизнь перестала принадлежать мне. Я потеряла суть своего существования. Только в походах, в горах я могла вернуться к своей правде. Преодолевая физические трудности и невзгоды, я боролась внутри себя. И в этом последнем походе, в грязи и в сырости, но все-таки в своих горах; переломанная, но не сломленная; в одиночестве, но не одинокая, я окончательно поняла это главное.
Я выбрала такую жизнь. Сама выбрала и сама так живу. Я против дивана и телевизора. Их сладостное рабство не приносит мне покоя. Рожденная в уюте, на кровати, я не хочу прожить всю жизнь, и встретить смерть на этой же мягкой кровати. Кто-то готов так жить. Кто-то боится вырваться из этого круга. Кто-то хочет жить именно так. В любом случае это их выбор. А я сделала свой, он оказался не таким уж и сложным.
И если это конец, если мне суждено остаться здесь, всё было не зря! Я рада была прожить свою жизнь! И я буду бороться за еще один день, даже за одну лишь минуту, чтобы прожить ее на краю могучего леса, посреди вековых насупившихся камней, рядом с красавицей рекой.
Я не заметила, как наступило утро. Я уже была под открытым небом, подставляла лицо солнечным лучам. Я дула в свисток. Дула сильно и уверенно. Даже не свистела, а трубила на всю округу, исполняя гимн. Гимн жизни, вопреки смерти!
Жизнь - это не только годы, это и один день.
Я не умерла в тот день.
Меня спасли. Та группа, и в правду, прошла мимо, но оказалась другая, которая неспешно двигалась навстречу и случайно набрела на меня. Они вызвали спасателей и меня на вертолете доставили в больницу. Когда родители узнали, папа сразу взял билеты на самолет и первым рейсом отправился ко мне.
Я в синяках, бинтах и гипсе, однако живая и улыбающаяся встретила его в больничной палате. Казалось, что мы не виделись много-много лет. Мы обнялись и долго не отпускали друг друга, ничего не говоря, не двигаясь. Они с мамой очень волновались за меня. В его глазах, как всегда чуть грустных, но при этом веселых, стояли слезы. Смешалась и радость встречи, и жалость ко мне и облегчение.
Я решила лететь в свой город и долечиваться там. Молодой врач, пожимая плечами, равнодушно сказал: "Как хотите. Завтра подготовим выписку". У него и без меня была очередь страждущих.
Папа где-то по дороге достал костыли, но они оказались мне велики. "Ничего страшного, вечером в гостинице что-нибудь с ними придумаю", - сказал он. Уже темнело, а он всё сидел у меня на кровати, мы никак не могли наговориться.
Мы еще раз обнялись на прощание, и он ушел.
Последнее, что я подумала перед сном - завтра я полечу домой, как же я устала.
Папа нашел способ подогнать костыли по размеру. Перед сном он прислонил их к стене, облегченно вздохнул и уснул.
Ночью костыли с грохотом упали на пол...
Я бы хотела сказать, что умерла совсем в другой день, гораздо позже, в старости, под осенним кленом, окруженная заботливыми внуками и благодарными потомками, но это не так.
Я спала глубоко и спокойно, а в глубине моего уставшего тела оторвался маленький незаметный тромб. Мой организм превзошел сам себя, он выдержал, выстоял там, в горах, подарив мне такие нужные мгновения, и сейчас расслабился, сосем на чуток, но этого хватило, чтобы тромб остановил поток крови. Беспокойное сердце перестало биться.
Утром приехал папа, зашел в палату, а моя кровать застелена. Он спросил - ему ответили. Он не поверил, пошел искать меня - его остановили и объяснили. Он запутался, растерялся, смотрел на костыли, на медсестер, на врача. Взгляд был напуганным и грустным. Уже не был веселым, только грустным.
В день, когда я умерла, ничего особенного не произошло. Светило солнце в открытое окно, во дворе дети весело играли в футбол, над ними ветер гнал по небу свое стадо облаков-овец. Жизнь не остановилась. Мир в своей глобальной сущности ничуть не изменился. Всё было, как и прежде, только меня больше не было...
Я обрекла себя на смерть еще тогда, когда соскользнула с края обрыва? Может когда упала на землю, или когда ползала за водой? Или когда только захотела подойти к краю пропасти, или когда решила идти в поход? Когда стала ходить в походы одна, или вообще только начала в них ходить? Кто-то боится смерти, кто-то ее ищет, кто-то от нее бежит. Но всё это становиться не важно, когда она приходит. Зачем же я так рисковала, так жила?
Жизнь - это не только годы, это и один день, одна минута, один только миг. Я жила каждым мигом.
В тот день я умерла. Но я не умерла. Нет, я не умерла! Я просто ушла бродить по горам. По тем, где уже была и по тем, в которых не суждено было оказаться. В низинах и на самых пиках. В снегах, ледниках, на зеленых лугах и среди высокого леса. Легко скользила между качающихся задумчивых стволов и весело шелестящих листьев. Где прозрачные реки бегут и прыгают по камням. Где ночь сменяет день внезапно, обрушиваясь на него темнотой и прохладой. Я стала невесомая, освободилась от всего. Мне больше не нужны ноги, чтобы передвигаться. Не нужны руки и тело. Я по-настоящему свободная. Навсегда среди гор, навсегда с ними.